Приют для списанных пилотов - [17]

— Помогло? — удивился Ершов.

— Помогло. — Бакшеев усмехнулся. — Ушел, только его и видели… Вот сейчас я тебе это вроде бы со смехом говорю, а тогда стыдно было. Сейчас моя Танька нос дерет — отец летчик! А представь, каково мне тогда? Попал в училище — на седьмом небе. А закончил, так и вовсе — иду по улице, ног под собой не чую. Весь я такой казенный, новый, все на мне блестит — глазам больно. Старики, которые раньше меня за уши драли, с завалинок приподнимаются, кепки снимают. Для них я как Гагарин. Молодец, говорят, добился своего. Когда вспоминают, кто из нашего села в люди вышел, то меня первым называют. В училище-то я с третьего захода попал. Первый раз не пропустила мандатная комиссия, второй раз баллов недобрал. Надо мной уже смеяться стали: тонка, мол, кишка. Да не на того напали. Настырный был. Лоб разобью, а докажу. — Бакшеев грустно рассмеялся.

— А верно, что у тебя инструктором военный летчик был? — спросил Ершов.

— Точно. Откуда знаешь? — удивленно приподнял брови Бакшеев.

— Таня рассказывала.

— А-а-а, — протянул Бакшеев. — Верно, инструктор был военный.. — Голос Бакшеева неожиданно потеплел. — Боевой мужик, семнадцать самолетов сбил. Хозяин высоты и боя — так мы его про себя называли. Много он мне дал. Первое время я даже его походке подражал. «Иван, — любил говорить он, — жизнь для тебя только начинается. Бери все хорошее и отсекай все плохое, как у дерева сухие ветки. От этого оно только лучше расти будет». Многое уже забылось, а вот эти слова помню. — Бакшеев вздохнул. — А сейчас сам как засохшая ветка.

— Напрасно ты, Михалыч, такое говоришь, — заметил Ершов. — Сорок лет — и засохшая ветка. Придумал тоже.

— Эх, Вася, Вася. Один на долгую жизнь рассчитан, другой быстро разряжается. Ну как бы это тебе сказать… Аккумулятор у него быстро садится. Вот и у меня. Хотел бы я запуститься и лететь дальше, а сил нет, не тянет мой аккумулятор.

Перед самым уходом, когда уже попрощались, Бакшеев тронул Ершова за рукав.

— Вот что, Вася, заскочи ко мне домой. Электробритва у меня перегорела, дома в шкафу безопасная лежит. Татьяна должна была принести, да нет что-то.

— Хорошо, сейчас съезжу, привезу.

Минут через пятнадцать Ершов вышел из троллейбуса и березовой рощей пошел под гору. Он уже привык к этой дороге. После командировки в Усть-Кут бывал у Бакшеевых почти каждый день. Чтоб не чувствовать себя одиноким в чужом городе, нужен хотя бы один человек, к которому можно прийти в любой момент и знать наверняка, что тот тебе рад. Вот таким человеком стал для него Бакшеев. Был, правда, еще Витька Падуков, но его Ершов не любил за длинный язык. В отряде среди летчиков ходило мнение: если хочешь, чтобы о чем-то узнал весь аэропорт, скажи об этом Падукову. Недавно тот отозвал Ершова в сторону и, пряча усмешку, заявил: «Правду говорят, будто ты в зятья к Бакшееву метишь?» Вечно этот Падуков видел то, чего видеть не следовало. Хотя, конечно, на эту деревянную — полудеревенскую, полугородскую — улицу тянуло Ершова еще и потому, что здесь жила Таня.

В доме у Бакшеевых совсем неожиданно для себя Ершов застал Петра Короедова. Он сидел на кухне, положив на колени старую каракулевую шапку с кокардой, и что-то говорил бывшей жене Ивана Михайловича Лидии Васильевне. Она стояла вполоборота к нему и смотрела в окно. Только сейчас Ершов разглядел ее как следует. На вид ей было лет тридцать, и если бы Ершов не знал, что Таня ее дочь, можно было бы сказать, что они сестры. «Из-за такой можно было потерять голову», — подумал Ершов, вспомнив рассказ Бакшеева о той свадьбе в Бодайбо.

— Ой, Вася, молодец, что зашел! — появившись из комнаты, воскликнула Таня. — Давно ты у нас не был.

Ершов пробормотал что-то невнятное и смутился — когда шел сюда, был почему-то уверен, что Таня одна.

Выручила Лидия Васильевна.

— Ну что же вы стоите, — улыбнувшись, сказала она. — Проходите. Таня, принеси стул. Разве так встречают кавалера?

— Мама, это не кавалер, это Вася, он с папой летал, — вспыхнув, проговорила Таня. — Вася, познакомься, это моя мама.

— Мы вообще-то уже виделись, — сказал Ершов. — Я к вам на минутку. Иван Михайлович бритву просит, безопасную.

— Подожди, я сейчас, я быстро, — виновато воскликнула Таня. — Я уже собралась, да вот мама пришла. — Она запнулась на полуслове, посмотрела на мать.

— Сегодня поздно, больница закрылась, — сказал Ершов. — Лучше завтра с утра.

Он сказал и тут же пожалел: сам, своим языком, испортил себе вечер. Сейчас бы они пошли в больницу вдвоем.

— Как там Иван Михайлович себя чувствует? — неожиданно спросила Лидия Васильевна, с интересом поглядывая на Ершова. — Это серьезно?

— А вы бы зашли к нему, — сказал Ершов. — Мне кажется, он был бы рад.

— И я ей говорю, — поддакнул молчавший до сих пор Короедов. — Ведь не чужие, пятнадцать лет прожили вместе.

— Давайте, Петр Сергеевич, закроем эту тему, — устало сказала Лидия Васильевна. — Он мне всю жизнь искалечил, а вы — «зашли бы»…

— Брось ты, Лида. Искалечил! Когда Иван тебя из Бодайбо привез, у вас все хорошо было, даже завидки брали, честное слово. Не пойму, что случилось.

— А что случилось? То и случилось. Что с ним видела? Вот эти четыре стены да карты на них… То в командировке, то на переучивании. У других праздники, а у меня — одно и то же: собрать чемодан, отправить в командировку и ждать… А жизнь-то идет. И что в итоге он имел? Деньги? Да такие, как у всех. Люди на производстве не меньше зарабатывают, зато дома с семьей. А у вас что? Жизнь как у цыган, казенные гостиницы, обмундирование и то казенное. Ничего своего. Вот и она, — Лидия Васильевна кивнула на дочь, — в авиацию собралась. В ее возрасте романтика притягивает. Потому и к отцу от меня сбежала… — Лидия Васильевна с горечью говорила уже только дочери. — А ведь растила я тебя, можно сказать, одна, без отца. Ты вспомни: все вдвоем и вдвоем, месяцами, да что там — годами…