Приятные ночи - [7]

С бесстрастным и открытым лицом, свободным от малейшего выражения озабоченности, он сказал ему так: "Синьор мой, моя служба тебе и любовь, питаемая мною к твоей милости, не заслужили того оскорбления и позора, которые ты на меня обрушил, осудив на постыдную и бесславную смерть. И хотя раздражение, вызванное в тебе моим совершенно безрассудным поступком, если только его можно назвать безрассудным, повело к тому, что ты, вопреки природе своей, ожесточился против меня, всё же тебе не подобало, не выслушав моих объяснений, так скоропалительно осудить меня на смерть. Сокол, из-за мнимой гибели которого ты так неистово разгневался на меня, жив и ничего с ним не сталось, и я его взял не для того, чтобы его умертвить, и не ради того, чтобы нанести тебе оскорбление, но чтобы провести более надёжное испытание в соответствии с одним моим тайным замыслом, который сейчас станет тебе ясен". Подозвав Франсое, который тут же присутствовал, он попросил его принести сокола и вернуть его их дорогому и горячо любимому повелителю.

И он от начала до конца рассказал Маркизу о внушённых родительской любовью наставлениях своего старика-отца и о том, как они были нарушены им. Выслушав Салардо, слова которого исходили из сокровенных глубин его сердца, и увидев своего сокола ещё упитаннее и прекраснее прежнего, Маркиз онемел. Но, придя немного в себя и поняв, сколь ужасную ошибку он совершил, так неосмотрительно осудив на смерть своего ни в чём не повинного друга, он поднял полные слёз глаза и, пристально смотря Салардо в лицо, сказал: "Если бы ты мог, Салардо, проникнуть взглядом в глубь моего сердца, ты бы сразу увидел, что верёвка, которой всё ещё связаны твои руки, и петля, всё ещё лежащая вокруг твоей шеи, не причинили тебе такого горя, какое удручает меня, и что они не измучили тебя так, как мучают ныне меня. И я думаю, что, так тяжко обидев тебя, который с такой искренней преданностью любил меня и служил мне, я никогда больше не смогу жить радостным и довольным. И если бы можно было воротить уже сделанное, я воротил бы его ради себя самого.

Но, так как это, увы! невозможно, я приложу все доступные мне усилия, дабы вознаградить тебя за нанесённое оскорбление таким образом, что ты останешься мною доволен". Сказав это, Маркиз собственноручно снял петлю с шеи Салардо и развязал ему руки, обнял его с величайшей лаской и множество раз поцеловал, после чего, обняв его правой рукой, усадил рядом с собою. И Маркиз пожелал наложить удавку на шею Постумьо и воздать ему за мерзкое поведение, повесив его, но Салардо не допустил этого и, заставив Постумьо предстать перед ним, обратил к нему такие слова: "Постумьо, взращённый мною, как сын, ради господа с отроческих лет вплоть до нынешнего твоего возраста, право, не знаю - и про то ведает один бог, - как с тобой поступить. С одной стороны, мною движет любовь, которую я питал к тебе до этой поры, с другой - удерживает негодование, которое ты навлёк на себя своими дурными поступками. Первая хочет, чтобы я, как добрый отец, простил тебя, второе увещевает быть непримиримо жестоким к тебе. Что же мне делать? Если я дарую тебе прощение, на меня будут указывать пальцем; если же обрушу на тебя справедливую месть, то поступлю наперекор заповедям господним.

И чтобы не говорили, что я слишком жалостлив или слишком жесток, я изберу средний путь: я не покараю тебя телесно, но и не прощу до конца. Итак, возьми и унеси с собой петлю, которую ты надел мне на шею. Я тебе отдаю её в возмещение за моё имущество, которым ты хотел завладеть, и пусть она всечасно напоминает тебе обо мне и о твоём тяжком проступке, и ты будешь находиться настолько далеко от меня, чтобы ни одна весть о тебе не могла достигнуть моего слуха". Сказав это, Салардо прогнал прочь Постумьо, уготовив ему жалкий жребий, и никаких известий о нём никогда больше не было. А Теодора, как только до неё дошла весть, что Салардо освобождён, бежала из дому и, укрывшись в женском монастыре, в горести окончила свои дни. Вскоре после этого и Салардо, прослышав о смерти своей жены Теодоры, с дозволения Маркиза отбыл из Монферрато и возвратился в Геную, где безмятежно прожил ещё многие годы, раздав на угодные богу дела большую часть своего состояния и оставив себе лишь столько, сколько требовалось на жизнь.

Рассказанная Лауреттой сказка неоднократно заставляла её подруг прослезиться, но, узнав, что Салардо избег виселицы, что Постумьо был изгнан с позором, а Теодору постигла смерть в нищете и убожестве, они очень обрадовались и вознесли должную благодарность богу, даровавшему Салардо спасение. Синьора, внимательно прослушавшая сказку Лауретты и всё ещё растроганная и не осушившая слёз, сказала: "Если и остальные девицы, рассказывая нам свои сказки, справятся с ними так же блистательно, как это сделала милая наша Лауретта, то мы все, несомненно, будем довольны". И ничего не добавив к этому и не ожидая на это ответа, она повелела Лауретте предложить полагающуюся загадку, дабы был соблюдён порядок, установленный предыдущим вечером. И Лауретта, послушная воле Синьоры, с весёлым лицом произнесла следующее: