Приятное общество - [8]

А рядом с его трупом валялась обертка от шоколадки, которую Алекс сегодня утром выбросил из окна. Обертка была пуста. Черная пена покрывала оскаленную морду.

Он подавил приступ тошноты. Справился с ощущением тоскливого страха. А ведь он мог бы съесть эту шоколадку. И его нашли бы в кровати мертвым. Непостижимо! За что? Почему? В мозгу молнией вспыхнула мысль: "Как бы ни были опасны улицы Мехико, опасней всего дом моих тетушек".

Обогнул парк, не в силах привести в порядок свои мысли. Вышел на проспект Рибера-де-Сан-Косме. Если не считать уродства зданий и убожества магазинов, — ничего примечательного. Люди мелькали, шли навстречу и мимо, входили в магазины, покупали газеты, обедали в скромных ресторанах.

И внезапно глазам его предстало чудесное видение.

Это было здание в колониальном стиле с большим подъездом. Строгое изящество длинного каменного фасада внятно говорило об искусстве позднего барокко, о той его властной таинственности, которая не дарит свою красоту щедро, но требует внимания и нежности. Было в этом здании нечто такое, от чего веяло красотой и надежностью.

Алекс прочел на табличке у входа, что здесь с 1955 года помещался факультет философии и словесности Университета Мехико. А здание было известно как "Маскаронес". Он поднялся по трем или четырем ступеням и замер в восхищении перед точными пропорциями просторного и соразмерного двора. Широкая каменная лестница соединяла два этажа.

Он остановился в центре двора. И постепенно, исподволь пространство стало заполняться голосами разного тона — смеющимися, спорящими, бормочущими, декламирующими, — и они звучали все громче, сливаясь воедино, но не теряя своей звонкой отчетливости — такой, что в этом шумливом хоре Алехандро де ла Гуардиа различил и свой собственный голос, который он ни с чьим другим не мог спутать, голос живой, но невидимый, в этом-то и был весь ужас, в этом — и еще в том, что, хоть он и знал, что это его голос, это был не его голос, и он влек его к некой тайне, не ему принадлежащей, но ему несущей опасность, грозную опасность...

Он выскочил из двора, кинулся прочь от этого дома, побежал по улице, не оглядываясь. Не оглянулся и на трамвай, который нагнал его и в одно мгновение убил.

Он открыл глаза. По Рибера-де-Сан-Косме не ходили трамваи. А он в оцепенении стоял посреди улицы. Поглядел вниз. Вот она — колея, по которой когда-то проложены были рельсы, ныне давным-давно исчез нувшие, но тысячи и тысячи автомобилей так и не смогли стереть окончательно ее след...

Холодный пот прошиб его. Он будто из мертвых воскрес. Взглянул на часы — два. Тетя Сенайда ждет его к обеду. Какого черта? — вдруг проснулся в нем протест. Он желает обедать один. Он желает обедать в городе. В этот час из контор, магазинов, школ выходили люди... Рестораны, кафе, гриль-бары, закусочные... Столпотворение на проспекте заставило Алекса свернуть в боковую улочку и против воли направиться в единственное место, знакомое ему в этом городе, подобном гидре. К дому тетушек.

И только теперь, после происшествия с дохлым псом, он почувствовал, что ему страшно сидеть за одним столом с Сенайдой и Сереной. Обшарил карманы и сделал еще одно открытие: покоренный гостеприимством сестер Эскандон, он не взял с собой мексиканских денег. Тогда он вернулся в парк и совершил нечто такое, от чего сам содрогнулся, — нечто немыслимое, невозможное, от чего совсем недавно отшатнулся бы в ужасе. Быть может, потому-то и совершил, что в поступке его крылось что-то роковое, сделанное не по собственной воле, а словно бы под чью-то диктовку.

Он сунул руку в высокий мусорный бак. Чтобы поискать там что-нибудь съестное. И рылся в баке, когда почувствовал прикосновение чьей-то руки и в ужасе отдернул свою. Вскинул голову и встретился взглядом со старым клошаром, тем самым, которого утром задержал полицейский. Алехандро смотрел на старика, а старик — на него, однако видеть не мог. Он был слеп. Глаза его будто обволакивала изнутри какая-то туманная пелена, и казалось, они растворены в сгустке белесой спермы.

— Убили мою собаку, — сказал старик. — А меня арестовали. Сказали, что это я ее убил. А зачем бы я стал убивать единственного своего друга, своего поводыря, с которым я ходил по улицам и искал себе пропитания? Зачем, скажите на милость? Собаку звали Мирамон.

Он обшарил лицо Алекса невидящим взглядом.

— А вам, приятель, никогда не случалось есть собачье мясо? Недурно, знаете ли.

Беззубо засмеялся.

— Голод не тетка.

Алекс не в силах был вымолвить ни слова. Если бы он обнаружил перед этим дряхлым сиротой ужас, который испытывал, то спугнул бы его. Пусть слепец думает, что наткнулся на немого.

— Никто, кроме меня, не знает про эту помойку. Лучшая во всем квартале. Здешние люди вроде ничего и не едят — сразу все выбрасывают.

С уверенностью, достигающейся навыком, он указал на дом сестер Эскандон.

— Не иначе, святым духом питаются, — слепец рассмеялся кудахтаю-щим смехом, но тотчас впал в уныние. — Как мне будет не хватать моего Мирамона. Гав-гав!! — пролаял он уже на ходу.

Остаток дня Алекс провел за чтением, мысленно готовясь к ужину с тетей Сереной. Что-то подсказывало ему, что сегодня она не откажется от рандеву. И в самом деле, старуха ждала его сидя перед блюдом с уже привычным мясом. Алехандро решил бестрепетно отведать его, ибо был уверен, что единственное спасение — вести себя как ни в чем не бывало, как будто ничего необычного не происходило, не подпасть под власть тайны, которая, как туман, клубилась вокруг ненавидящих друг друга сестер. Вот этим они были наделены в равной степени — обе обладали даром вносить толику безумия в нормальную жизнь. От затворничества, решил Алехандро, все перепуталось у них в голове.