Приятели - [4]

— И потом рифмы лучше.

— Какая наглость! Рифмы лучше!

— Я протестую, — воскликнул Ламандэн, — против этого дряблого классицизма. Послушайте лучше заключительные строки моего стихотворения «Одержимые подпрефектуры»:

          Вы, города! Ты, Иссуар,

Пожравший дол, как человек, что слопал камамбер,

                    И ты, Амбер,

Где буйных ковачей гремит аксессуар!

— Да, в этом есть порыв. Но какое варварство!

— Слишком много красноречия!

— Грубость, от которой хочется зажать нос. Лопать камамбер! Так не выражаются! И потом, говорить о камамбере в поэзии!

— Сам ты хорош! А ты о нем не говорил?

— Нет… или, если это слово подвернулось мне под перо…

— Самодвижущийся камамбер…

— То песнь его преобразила.

— Вы не даете Омеру начать свое повествование.

— Омер! Омер!

Омер возвысил меланхолический, американский голос:

— Отрывок из «Святой Урсулы Иссуарской»:

               О время! Время! Иссуар,

Оно течет, кружит, бежит, как твой аксессуар.

          Но пышной лилией отсутствует Амбер…

Кто молвил, Иссуар, что ты торгуешь камамбером?

— Хм!

— Н-да!

— Следующий!

Лесюер встал; пудель, усевшийся на воротничок, начал так:

— Вступление к песне третьей части второй «Единого Творения», озаглавленное «Жалоба жандарма»:

Течь, преть, как облака брызг, чтоб аксессуар

Убил! И если не помог Весь-Иссуар

Вращением ноги впадая в камамбер,

От ужаса быть тут включенным

Стоп!

Амбер!

— Браво!

— Ах!

— Это то, что надо!

— Какая точность!

— И какая изощренная трактовка реального!

— Ну, как не пожалеть твоего жандарма?

— Какой этот пудель умный! Не хватает только, чтобы он говорил!

— Тебе, Бенэн, я бы советовал молчать.

— А я ему советую говорить. Его очередь.

Бенэн объявил:

— «Четвертая Молитва Департаменту Пюи-де-Дом»:

Амбер! Ты мерзостен! Кишишь вокруг меня

Сплетением червей, заползших в камамбер!

А дальше — Иссуар, гораздо дальше нас,

С железной ручкою аксессуар тяжелый.

— Ты это называешь буриме?

— Господа, ваши рифмы налицо! Я не исказил ни одной; надо только их найти.

— Мошенник!

— У!

— Я вас презираю!

Некоторые нашли, что Бенэн грешит клерикализмом. Другие, не касаясь содержания, хвалили форму четверостишия.

Ламандэн объединил мнения:

— Великое достоинство этого произведения, — сказал он, — в том, что оно поносит Амбер и Иссуар. Все мы совершили дурацкую ошибку, прославляя эти захолустья, тогда как клялись втоптать их в грязь.

— Я ни в чем не клялся.

— Нет! Это подразумевалось.

— Извините, извините! — заявил Лесюер. — Я боюсь, что вы недооценили «Жалобу жандарма», вступление к песне третьей части второй «Единого Творения». Этот текст очень суров по отношению к названным местностям.

— Ты нам хочешь втереть очки.

— Проще тебе поверить, чем разобраться в этом.

Бенэн волновался. Он старался снова овладеть собранием и ждал мгновения, чтобы наложить на него руку. Дабы рассеять шум, он махал рукой, как человек, разгоняющий дым.

Он заговорил:

— Слова Ламандэна запали мне в душу. Его мнение ценно. Из этого задоподобного лица исходит, что естественно, только основательно переваренное.

— Благодарю покорно!

— Из всех вас только я уничижил Амбер и Иссуар. Я исполнил ваше общее обещание. Но такое проявление недейственно. Буриме? Безвредное оружие. Я бы хотел, чтобы они были напитаны смертоносным ядом.

Он задумался.

— Я не смею надеяться на то, что мои стихи будут напечатаны в провинциальном издании «Правительственного Вестника». А между тем я уверен, что это единственная парижская газета, получаемая в обеих наших деревнях. Что же касается местных листков, «Амберского Республиканца» и «Иссуарского Маяка», то я склонен думать, что они не печатают стихов, а если и печатают, то этих они не примут, потому что они без рифм и заведующий Амберским училищем называет их декадентскими.

— Так значит?

— Так значит, буриме или, словом, то, что мы сочинили, были утверждением в абсолюте, вне пространства и времени. Этим надлежит гордиться; но люди с живыми страстями пожелали бы мщения не столь исключительно номинального.

— Предложи!

— Придумаем!

— Можно было бы, — сказал Брудье, — поместить в парижских газетах заметку о том, что в Амбере обнаружено семнадцать случаев азиатской холеры, а в Иссуаре тринадцать случаев бубонной чумы.

— Недурно.

— В заметке сообщалось бы, в виде постскриптума, об эпидемии гранулезного конъюнктивита в близлежащих местностях и об эпизотии сапа, передающегося человеку.

— Понятно.

— Можно было бы, — сказал Юшон, — дать вымышленную, но правдоподобную статистику женской неверности во Франции за десять последних лет и показать, при помощи таблиц, кривых и диаграмм, что округами, где на тысячу жителей и на квадратный километр приходится наибольшее число обманутых мужей, являются Иссуар и Амбер.

— Да, в крайнем случае.

— Можно было бы, — сказал Лесюер, — попросить Жана Экара прочесть ряд лекций в обоих этих городах.

— Да, и это.

— Ничто тебя не соблазняет?

— Мы слушаем твои проекты.

— Вам угодно знать мое мнение? — сказал Бенэн. — Прежде всего я нахожу, что в подобных делах недопустима импровизация. Необходимо пораздумать, порасследовать. Затем, я отказываюсь предпринять что бы то ни было без предварительного совещания с сомнамбулом.