Привычка умирать - [22]

Что-то крутилось и извивалось в темноте. Чернее, чем сама темнота. Длинное, злое, жалящее... Щелкучее! Софье снова захотелось закричать и снова удалось сдержаться. А нечто щелкало все громче, подкрадывалось все ближе, словно Софья не закрыла глаза, а открыла их в какой-то иной мир, где нет ничего, кроме кромешной злости и боли, где хлещут свинцовые дожди, где никак не увернуться от ветра, и он бьет по щекам наотмашь, где невидимые во тьме стены налетают на тебя с разбега и расплющивают, где все предметы - остроконечны и ранят. И Софья все-таки закричала. Она выкрикивала снова и снова то самое - запретное для себя слово. Выкрикивала до тех пор, пока не поняла, что же именно она кричит.

Софья затихла. "Ненавижу? Господи, кого же я так ненавижу?! Кто же, что же стало моим ночным адом так давно, что я и не упомню..." Телефон зазвонил снова. На этот раз она решила подойти. Два прыжка - коридор, три прыжка - поворот и дверь спальни. Софья сняла телефонную трубку и услышала взвизгивающий голос Любки.

- Почему ты не открывала?! У меня и без тебя забот хватает, мне оглоедов кормить, а тут еще из-за тебя с ума сойдешь. Что? Проспала? Врешь ты все! Ты ж как твоя мамка в последние годы - попросит чего, а потом забудет, и дверь не откроет...

Софья нажала пальцем на рычаг. Дотянулась до вилки и выдернула телефон из сети. Лоб покрылся холодной испариной. Когда Любка стала говорить о маме, Софье снова померещились щелчки. И хотелось подумать, что это совпадение, что помехи на линии. И не моглось уже так подумать: "Не помехи. Нет. И тумбочка вовсе не рассыхается по ночам. Это у меня в голове щелкает. Тихо и страшно. И самое страшное, что и щелчки и запретное слово - все это принадлежит маме. Значит..." Софья схватилась за голову. "Значит, и ненависть, и то, что извивается и хлещет в темноте - оттуда. От нее. Но я... Я же любила маму! Я плакала и тосковала, когда она умерла. Да, она наказывала меня в детстве, но ведь все это уже давно прошло. Прошло даже раньше, чем кончилось детство. Прошло в тот день, когда к нам в гости явился Яков Моисеич. Так почему же?.." Однако дальше думать никак не получалось. Словно мысли натыкались на рыхлую стену, вязли, рассеивались, путались.

Софья вернулась на кухню и выгребла из холодильника остатки колбасы и вареные яйца. Есть не хотелось. Колбаса пахла пыльной бумагой. А когда в полдень в дверь постучала Любка, она впустила соседку и долго извинялась за то, что разговор оборвался, телефон, наверное, барахлит. Любка не поверила. Софье это было безразлично. Она выслушала сетования соседки, расплатилась за продукты и вдруг спохватилась: "Ссориться с Любкой незачем. Она-то в чем виновата?.." Софья без особой симпатии оглядела соседку. "Воробышек. Серый окраинный воробышек. Я же даже представить себе не могу, что ей нужно, и нужно ли ей хоть что-то..." - раздумывала Софья, топчась с Любкой в коридоре. И вдруг чуть не хлопнула себя по лбу: "Есть, нашла!"

- Любушка, погоди... - начала Софья, хватаясь за ручку двери кладовой бывшей детской комнаты.

- Знаешь, у меня ведь остались старые игрушки. Может, ты заберешь для своих?

Любка задумалась на секунду и кивнула.

- Давай. Только тебе ведь еще разбирать придется, а я и так с тобой все утро проваландалась.

- Это быстро! - торопливо заверила Софья, боясь, что Любка передумает и еще на что-нибудь обидится. - У тебя и пакеты как раз освободились. Мы быстро покидаем, что понравится. Смотри!

Она распахнула дверь кладовки. Любку больше уговаривать не пришлось. Соседка увидела здоровые картонные ящики на полу и юркнула в комнату. Софья попрыгала следом.

Соседка уже открыла первый короб и теперь сосредоточенно ковырялась в нем, вытаскивая наружу зайца со сломанным барабаном, медведей, собак, крохотный рояль.

- А тебе не жалко? Может, чего оставить хочешь? Память все-таки? бубнила Любка.

- Нет, - ответила Софья тощей спине. - Все, что я хотела, я сохранила.

От нечего делать она прислонилась к дверному косяку и смотрела, как в хозяйственных пакетах исчезают зверушки, шарики и ерундовины, о существовании которых она почти позабыла.

- Ну что ж это такое! - возмутилась Любка, пытаясь вытащить из ящика большую кучеряво-блондинистую куклу.

Неестественно розовое лицо чудища пучилось в цепких руках соседки, кукла моргала одним глазом и громко хлопала ресницами по щеке.

- Она там цепанулась за что-то... Подержи.

Софья уперлась рукой о стену и ухватила куклу за волосы. Любка запустила руки поглубже в ящик и, чертыхаясь, вытащила наружу какой-то длинный черный шнур с двумя деревянными веретенцами на концах.

- Что такое? - подивилась Люба, растягивая штуковину. - Никак, скакалка?

- Да. Скакалка, - каким-то чужим голосом сказала Софья. - Змея.

- Чего? Какая змея?

- А я ей глаза нарисовала, и рот, и язык такой смешной, раздвоенный...

- Тебе нехорошо? - всполошилась соседка, приглядываясь к Софье.

- Знаешь, я пойду, наверное, на кухню, пока ты здесь разбираешь. Мне действительно нехорошо. Только... - она задержалась в дверях. - Только скакалку, наверное, я оставлю себе. Я вспомнила кое что... Я ее очень любила!