Привычка умирать - [18]

Человек напротив старался уклониться от дыма, как если бы сами Сонины слова стали дымом и туманили, морочили воздух перед ним. Человек напротив даже приопустил веки, чтобы Софья не могла заглянуть ему в глаза, как в книгу. Ведь он сильнее, он знал, он помнил: он старше и сильнее. И единственное, что мешало ему сейчас уравновеситься, - дым, пустой дым пустой девчонки, играющей в пустые игры. И песочный человек не выдержал, выложил на стол стиснутые белые кулаки и заговорил.

- Что это за игры, Сонечка? - усталым голосом вопрошал злой Оська. Знаешь ли, тебе уже под тридцать, а ты все еще юбку просиживаешь в библиотеке и развлекаешься мелким книжным воровством.

- Уж не собираешься ли ты меня прижучить? Может, в полицию решил заявить? Так ты лучше Марии Казимировне пожалуйся! Старуха загнется от разлития желчи, но сначала выгонит меня в три шеи. Чем плохо? Око за око. Тебе и с полицией связываться не нужно будет. Ты же понимаешь, что за мелкое книжное воровство, причем не воровство даже, а так - хулиганскую мену - шило на мыло, мне вряд ли сильно достанется. И все, что я потеряю в обоих случаях, это любимую работу. Ну, книги, положим, отберут...

Осип очень громко переставил свой фужер.

"Все, кажется, вот на этой ноте стоит заткнуться", - спохватилась Софья и замолчала, но посмотреть прямо в глаза Осипа не рискнула. Уставилась в окно. Впрочем, какое уж там окно... В баре витражные заслонки, а не стекла. Впрочем, какие уж там витражи - так, дешевка - разрисованное стекло, и краска у подоконника потрескалась... Но куда смотреть прикажете? Ай, как Софья жалела в эту минуту, что черт дернул ее заглянуть в бар. "Ведь могла выпить и дома, - корила она себя. - А Осип - благодетель, даритель, серьезный человек - не стал бы звонить. Ни в библиотеку, ни домой, даже если бы помнил мой номер. Ниже его достоинства. А сейчас Оське пришлось вдохнуть глубоко и, вероятно, досчитать до десяти - или что он там себе вытворяет, чтобы снова превратиться в полированный дорогой шкаф темного дуба?.."

- Зачем ты это сделала?

Теперь уже спокойно спросил Осип, и Соня все-таки на него посмотрела. И вдруг почувствовала то, чего не ожидала от себя сегодня - жалость. Нет, конечно, Осип взял себя в руки, и любому со стороны показалось бы, что все в порядке, что у него - все и навсегда в порядке. Любой бы так подумал. Но не Соня. Теперь она не спешила отвечать. "Ведь белки у несуразного Оськи в красных прожилках, веки отекли и губы уж как-то совсем серо сжаты. Похоже что спал он сегодня хуже, чем я. Если спал вообще. А на что ему-то смотреть в темноте своей бессонницы? У него ведь нет дома. И никогда не было". И поняла Софья, почему так долго и так тускло-верно дружила со школьным дурачком в заношенном пиджачке.

- Эти книги мне дороги. Вот, собственно, и все.

- Ты хочешь сказать, что один из нас скотина? - почти ласково спросил Осип.

И слышалось в его словах нечто худшее, чем обида.

- Осип, я же не пытаюсь узнать у тебя, почему ты решил отдать библиотеку отца. У тебя могут быть любые причины поступать так. Я не вправе тебя судить, да и не сужу. Зачем же тебе знать?

- А вот представь себе - интересно.

- Ну хорошо, мне дороги не столько книги, сколько память о Якове Моисеиче.

- А что ты знаешь о нем, Сонечка? - презрительно проговорил Осип.

"Все. Осторожно". Теперь уже Соня принялась считать про себя до десяти. До десяти страшных ночных змей, от которых нет спасения нигде, кроме как в доме, куда поднимаешься по сухим ступеням старых книг.

- Знаешь ли ты, к примеру, что уважаемый Яков Моисеич был сумасшедшим?

Соня резко качнула головой и затянулась наждачным дымом.

- Не знала? - поднял бровь Осип. - Он, кстати, уже и на пенсию уходил со справкой. Пять раз валялся в дурке после того. И чем дальше, тем гуще у старика шиза разрасталась. Не знала? И дважды электрошоком бомбили, и нейролептики в буфете не переводились, даже когда его домой отпускали. Для тебя это новость? А то, что он ночами шатался и в лесу пропадал, и... Знаешь, как он с девицами заигрывал, когда его косило? Нет? Так его же едва на пожизненное не положили за эти подвиги! Еле родственники отмазали. Помнишь, сколько страшных баек рассказывали о Петровском лесе? Про головы отрезанные, про психа, который у протоки прячутся, когда мелочь пузатая купаться ходит? Помнишь?

Софья не отвечала.

- Так вот, Сонечка, дыма без огня не бывает. Я с этим лесным психом жил под одной крышей. А знаешь, почему мне нравилось, когда ты к нам приходила?

Софья все еще молчала.

- Он при тебе становился почти нормальным. Не бубнил себе под нос, за тополиным пухом под потолок не прыгал, и даже ширинку иногда застегивал.

Сказав последние слова, Осип замолчал. Словно только сейчас понял, что Софье, собственно, хватило. А она уже сама не заметила, когда начала качать головой, как игрушечный поваренок.

(Вцепляйся-не вцепляйся в юбку, уже не поможет, девочка. И все уже вспомнилось. И то, что чушь Яков Моисеич говорил не только в тот день, когда ты пришла ему сказать о своем отъезде в Питер. И раньше - бывало, случалось. Только ты почему-то его слова тогда чушью не считала. Глупость, конечно, но и сейчас тебе страшно думать, что такие хорошие слова может говорить только больной. Напрочь больной человек. И тебя это мучает?.. Да?..)