Привратник 'Бездны' - [11]

- Вован, ты думать начинай! Прикинь, разбор будет по четвертой степени... Как по науке! Помнишь в книжках, в кино о гестапо, о Мюллере? Я, Вован, - я красивше изображу!

4. "Разбор"

До последней секунды не верил чуду: меня оставят одного.

С совершенно наглой уверенностью меня, точно швырнули в долгожданное одиночество, снисходительно указав срок его - пять минут...

Пять минут странной ирреальной свободы, по прошествии которых я должен (обязан!) выбрать...

Но я же преотлично знал ситуацию: у меня не было выбора. Никакой, так сказать, альтернативы не существовало в природе. Оставалось единственное перехватить инициативу у ночных доброжелателей...

А если еще упрощеннее: расстрелять подонков...

Приговорить доморощенных визитеров-гестаповцев к смертной казни, и...

И что потом?

Потом, милиция, допросы, следственные эксперименты...

И, разумеется, переполненное, вонючее, чахоточное, ужасное, давящее микропространство тюремного общежития...

Бесстрастная камера СИЗО, "Матросская тишина"...

И все равно - это не выход. Потому что...

Потому что я обязан выяснить (сам, без посредников) кто эти люди? Почему именно я понадобился? И вымогательство долларов, лишь вуалированние истинной цели, которая известна "культурному" садисту...

Нет, откуда?! Ему нужна другая, обыкновенная, бандитская информация: каким образом проникнуть в банковское хранилище, подобраться к стальным пеналам-ячейкам: личным малогабаритным сейфам наших милых трудоголиков-миллионеров...

Но ведь подобное предприятие - полнейший бред!

Даже, если фантазировать несбыточное, - для успешного проникновения внутрь бункера "Ц" потребуется, по меньшей мере, взвод спецназа, оснащенного спецвооружением, взрывчаткой, вертолетами...

Освоившись в позе контуженного коричневого сожителя (среднеупитанные, деловитые представители прусачьего народа запросто и мирно существовали со мною и Фараоном, отвоевав себе территорию - кухонную - и время моциона ночное), доблестно униженного, духовно ущемленного, едва не прибитого, чуть шевелящегося, - я пережидал томительную неверящую паузу.

Пережидал, не доверяя вдруг наступившему антракту, идущей своим жутким чередом пьесы уже почти родного автора, абсурдиста, дотошно позаимствовавшего все предыдущие идиотские мизансцены у... Вернее, из многочисленных репортерских хроник криминальных ревю, которые квазископированы - списаны, сфотографированы, зафиксированы хладным телеоком о творимых безобразиях обывателя, бандита, политика, которые прежде просветили себя, проглотивши не одну порцию-тонну этих самых злободневно-убийственных новостей...

Порочный испорченный круг... из порочной переперченной пьесы... о жизни порочных порченых людей... подаривших мне пять минут черного чарующего уединения...

Я перетерпел первую минуту томительного одиночества, наливаясь, наполняясь с каждой обрывочной недоуменной мыслью, призабытым чувством юношеского безоглядного драчливого куража.

Размышлять над вопросами, которые бессильно толкались, ворочались, пока было бессмысленно.

Подаренное время сжималось, утончаясь, уменьшаясь, точно фантасмагорическая шагреневая кожа из одноименного шедевра французского классика...

Я рывком придвинулся к месту схрона "нагана", и как я полагал в эти убывающие мгновения - подаренной мне жизни. Подаренной каким-то бродягой, сохранившим не только эту "бойкую вещицу", сохранившим и старинную русскую нескаредность, нежадность, и даже какой-то городской несовременный лоск и культурный речевой апломб...

Добыв, из кобуры револьвер, придерживая большим пальцем курок, поставил его в боевую позицию, и, торопливо утершись клоком простыни, сполз, со всей предосторожностью и бесшумностью на какую был способен, на пол.

И только твердо встав на ноги, ощущая босыми ногами, холодящую уличную слизь на паласе, натекшую с бандитских башмаков, - отчего на долю секунды брезгливо передернулся, - тотчас же оценил истинную "неэтичность" поступка главного пришельца...

Боль возродилась в паху с такой явной удовлетворенностью, рикошетом проникая в закоулки внутренностей, в особенности в желудок, что мне вновь сделалось неудержимо дурно, пакостно, и воцарившаяся неукротимая слабость потянула вниз...

Обиженный организм мечтал принять уже привычную манеру жить ничком. Мечтал притвориться внутриматочным, слабосильным, ото всех зависящим, существом, требующим жалости и участия.

Перемогать подрезающую тошнотворную неустойчивость молчком это нечто для меня новое!

Я позволил себе лишь обильные потовые выделения, через секунду превратившие все мое скрюченное существо в окончательно прокисшую мерзость.

Каким-то чудом, почти не дыша, доковылял до прихожей, напрямую сообщающуюся (через пару метров) с кухней... В прихожей лежал отвратительный, абсолютно чужой, неуютный желтый блин отсвета от кухонного пластикового абажура.

Пришельцы, вероятно, всерьез решили подкрепиться, предыдущая зверская деятельность, - общение с нелояльным хозяином, - породила адекватную зверскую прожорливость.

Обожженные не благовонной бандитской мочой ноздри с удовольствием и негодованием приняли в себя запах жарящихся пельменей, сваренных мной вечером, и, выложенных аккуратно в миску, убранную затем в холодильник.