Привидения русских усадеб. И не только… - [5]
Лэндорская волшебница. Картина Д.Н. Мартынова (1857). Призрак Самуила представлен в виде традиционной для Руси высокой белой фигуры
Перед церковными пастырями стояла нелегкая задача. С одной стороны, они не могли отрицать подлинность явлений святых, рассказами о которых пестрели жития – любимое чтение христиан, обращенных из язычников. Так, молящиеся видели святого Игнатия Антиохийского, идущего к ним с раскрытыми объятиями после своей мученической кончины, а преподобная Афанасия Эгинская приходила с того света к сестрам своей обители, чтобы укорить их за небрежение к ее завещанию.
И если бы речь шла только о святых! Но нет – в число привидений угодили и рядовые миряне, и даже язычники. Герой «Пастыря Гермы» (II в.) видит свою возлюбленную госпожу, незадолго до того умершую, которая мягко упрекает его за прегрешения. Макарий Великий беседует с черепом начальника языческих жрецов и заставляет труп назвать своего убийцу (приемы, получившие развитие в западноевропейском фольклоре). Преподобный Бенедикт спасает двух умерших мирянок, чьи призраки грустно покидают храм на каждом богослужении в наказание за болтливость при жизни. Пресвитер из рассказа Григория Великого освобождает дух незнакомца, прислуживающий в общественной бане.
Некоторые житийные эпизоды хорошо согласуются с дохристианскими воззрениями. Например, в житии того же Бенедикта тело молодого монаха, пренебрегавшего при жизни благословением своего наставника, не принимается землей и извергается из гроба. Популярные русские жития («Пролог») наполнены историями, повторяющими католические «примеры». Покойный монах приходит к своему духовному отцу нагим и обгорелым как уголь, сетует на адские муки, исповедуется в грехах и просит о молитвах. По рассказу блаженного Кир Луки, некий князь вылезает, черный и обгорелый, из могилы на кладбище и умоляет раздать беднякам оставленные им деньги.
С другой стороны, существовала иудейская традиция боязливого отношения к визитерам из загробного мира. Иудеи знали о привидениях больше язычников, но старались о них помалкивать. Именно эту позицию заняло восточное монашество. Не вступая в богословские дискуссии, монахи отнесли видения умерших и прочих духовных сущностей на счет вызываемых дьяволом иллюзий.
Наставления Антония Великого могли бы считаться руководством по борьбе с домовым или полтергейстом. «Демоны все делают, говорят, шумят, притворствуют, производят мятежи и смятения к обольщению неопытных, стучат, безумно смеются, свистят; а если кто не обращает на них внимания, плачут и проливают уже слезы, как побежденные… не должно нам и бояться демонов… потому что они бессильны и не могут ничего более сделать, как только угрожать». Предостерегает от излишнего страха и Афанасий Великий, который все же допускает возможность прихода святых к подвижнику. По его мнению, отличить святого от демона просто – надо лишь вопросить: «Кто ты и откуда?» Этот вопрос смутит демона, и он мигом утратит свою силу. Святой же «претворит страх в радость».
Икона «Святой мученик Никита побивает беса».В иконописи бес имеет не белый цвет, как у ангела и человека, а черный, выражающий неполноту и ущербность
Для нас очень важны замечания преподобного Антония о манере привидений «принимать на себя разные образы – жен, зверей, пресмыкающихся, великанов и множества воинов». Нил Синайский упоминает «безобразную и кровавую рожу», представляющуюся монашеским очам во время молитвенного подвига. Немало «рож» пришлось узреть святым отшельникам на протяжении двух тысячелетий христианства. Хватало их и на Руси. Например, в житии Серафима Саровского молящегося старца беспокоят звериный рев, воющие звери, встающий из гроба мертвец и невидимая толпа, которая швыряется громадными поленьями.
Приведу отрывок из повести И.С. Шмелева «Старый Валаам» (1935) о подвижничестве Дамаскина (Кононова), игумена Валаамского монастыря в 1839– 1881 гг.: «В бурные осенние ночи дождь стучал по стеклу оконца, завывал в трубе ветер, гудел страшными голосами бор, а Дамаскин стоял на молитве… Иногда в ночи – говорит его житие – из озерка поднимался кто-то страшный, с растрепанными власами, стучал в окно кельи, ломился в двери. Иногда тьма бесов плясала вокруг кельи, и келья содрогалась, как мельница». Этот озерный призрак, вероятно, то самое чудовище из гоголевского «Вия» – с перепутанными волосами, сквозь которые «глядели страшно два глаза»[4].
Как трактовать визиты подобных существ мирянам, а не отшельникам, святые отцы не сказали. Почему-то мирские призраки казались им выдумками и вздором. Иоанн Дамаскин в трактате «О драконах и привидениях» (VIII в.) упоминает о таинственных гелудах, входящих в дом сквозь закрытую дверь, душащих младенцев и съедающих их печень. Байки о гелудах – не что иное, как еретические измышления, отвращающие простецов от «правого разумения». Откуда такой скептицизм? Дело в том, что, если поверить в таких колдуний, получится, что, преодолевая запертые двери, «Господь не сотворил вовсе ничего [чудесного]»[5]. Но ведь воскресший Господь – это не дух, не имеющий «плоти и костей» (Лк. 24: 37—39), и Его проникновение в дом, где собрались апостолы, воистину чудесно. Гелуды же, судя по всему, только походят на женщин, а в действительности они – призраки.
