Привет с того света - [34]

Ощущая пристальное внимание и наполняясь гордостью, Апиций увлекательно рассказывал о трудностях торгового дела, о разграблении судов пиратами, о жадности греческих купцов. Как-бы, между прочим, пожаловался на неудобство причалов на Тибре и расположением складов, из-за которых разгрузка торговых кораблей растягивается на несколько дней. При этом, не забывал поглядывать на Октавиана. Слышит ли?

- Ну, а что, дорогой Апиций, говорят в Риме по поводу строительства храма? - спросил император.

Речь шла о строящемся храме в честь Юлия Цезаря, храме давно задуманном Октавианом и имеющем для него, как явный, так и тайный смысл. По замыслу, это сооружение не должно было уступать по своей грандиозности никаким другим сооружениям Рима и постоянно напоминать его гражданам о величайшем из императоров, сумевшим превратить Римскую империю в непобедимый, необъятный, самый могущественный за всю историю, конгломерат. Строительство храма на все времена останется в памяти потомков связанным с его именем! Храм - это бессмертный символ его, Августа Октавиана, законной власти! И, наконец, храм должен был свидетельствовать и напоминать о том, что наивысшей славы Рим смог достичь, именно, тогда, когда вся власть была сосредоточена в одних руках. Не республика, а единоличная неограниченная власть императора вознесла Рим и сделала его центром мира.

Октавиан выжидательно глядел на Апиция и ждал ответа на свой вопрос, который, кажется, ввел толстяка в замешательство. Действительно, Апиций находился в растерянности. Глуповато улыбаясь, он смотрел на императора, не умея, однако, скрыть, присущее торговцу выражение в момент, когда тому предлагают сомнительную сделку.

- Не бойся! Говори, что думаешь! - приободрил его император, от которого не ускользнули сомнения Апиция.

- Ходят слухи, государь, что ты намерен запретить гладиаторам биться боевым оружием и хочешь, чтоб они дрались палками. Вот что волнует народ! Люди так и говорят, что перестанут ходить в цирк. А на строящийся храм поглядывают только для того, чтоб сравнить его высоту с высотой храма Юпитера Капитолийского или Венеры Родительницы, - сказал Апиций, продолжая бороться с собственной неуверенностью.

- Вот, дорогой Меценат! Люди жаждут крови! Хлеба и зрелищ! А ты рассуждаешь о всемирной любви друг к другу!

- Толпа жестока и необразованна! Жестока, потому что - необразованна! Наши жрецы больше думают о своих желудках, чем о просвещении народа. На протяжении веков они повторяют одно и то же. Люди привыкли к их монотонным речам и давно перестали вслушиваться в их смысл, как перестают замечать шум водопада, живущие у его подножия. Я говорю о той любви, которая требует познания и долготерпения. Путь, к которой лежит через просвещение! Я говорю о любви, как о науке!

- Как о науке? - встрепенулся Николай, - Но, дорогой Цильний, наука основана на фактах и доказательствах и держится на авторитете учителя! Любовь не поддается измерению, ее нельзя ни взвесить, ни поместить в формулу, как это делал мудрый Пифагор и не менее мудрый Аристотель. Кто может быть авторитетом в такой призрачной области, которую нельзя ни пощупать, ни попробовать на вкус, ни уловить запаха? Последователи и ученики есть у Эпикура, у Зенона, у Диогена, у Платона, но кто способен стать безоговорочным авторитетом для всех?

- Что ты утомляешь малый ум вечными вопросами? - недовольно отозвался Гораций, испытывая потребность встать на сторону старого друга против изворотливого иудея, к которому он, никак, не мог проникнуться чувством любви, - Или забыл, что согласного судьба ведет, а не согласного тащит? Так, кажется, говорил Диоген Лаэртский.

- Безоговорочным авторитетом может стать тот, кто принесет людям любовь, - сказал Меценат, не обращая внимания на попытку Горация прийти к нему на помощь.

Пораженный совпадением мыслей и никак не ожидавший этих слов от Мецената, никогда не касавшегося, даже, намеком опасной темы, Николай, тем не менее, решил, до времени, не подавать виду, что в главном, в идее любви, он с ним согласен и сам, давно, размышляет об этом.

- Ты хочешь сказать, что наши Боги не обладают даром любви? - спросил Октавиан, до того, молча, наблюдавший за спором.

- Наши Боги предпочитают, чтоб их боялись, - решительно ответил Меценат.

- Из всех человеческих качеств иудейский Бог, то же, выбирает страх. Разве не так? - повернулся Гораций к Николаю.

- Да, до сих пор считалось, что только страх способен удерживать человека в смирении и послушании, - задумчиво подтвердил иудей.

- Неужели Вы думаете, что любовь способна выполнить эту роль лучше страха? - воскликнул император.

- Да, я так думаю, - твердо заявил Меценат.

- Я разделяю мнение нашего друга, - присоединился Николай, заставив Горация удивленно вскинуть брови. На этот, прямо поставленный вопрос, нельзя было отвечать уклончиво, иначе, таилась возможность ввести в заблуждение, помимо остальных, и самого императора, а вот этого делать Николаю, как раз, и не хотелось.

- А что думаешь ты, Апиций? - не унимался Октавиан, проявляя крайний интерес к обсуждаемой теме.