Приведен в исполнение... [Повести] - [40]

— Я видел, о ком ты думаешь, — закипая, начал Шавров, внутренне ужасаясь своим словам и понимая с безнадежным отчаянием, что, произнося их, он подписывает себе смертный приговор. Но остановиться уже не мог. — С ним тебе удобнее? Он под боком? И жалованье не чета моему?

— Ты скажи, сколько получаешь, и мы сравним, — холодно сказала Таня.

— А я ничего не получаю! Я на фронте кровь проливал! А он…

— А он проливает кровь врагов революции, это ты хотел сказать? — совсем уже ледяным тоном произнесла Таня. — Ну что ж… Это правда. Только знаешь, это ведь обыватели считают, что кровь врага пролить — все равно что воды напиться. Значит, и ты, Сережа, мелкий обыватель, увы…

— Я ненавижу тебя!

— Дурак… — Она захлопнула дверь лифта и уехала.

Опустошенный, в полном отчаянии Шавров стоял на лестнице и прислушивался, казалось — вот-вот стукнет наверху дверь, появится Таня и скажет: «Ладно, поиграли и — хватит! Пойдем». Что ж, двери наверху действительно хлопнули два или три раза, и лифт поднялся и опустился — он почему-то работал в этот вечер, но Таня так и не пришла.

Наблюдение за Сушневым вели круглосуточно три бригады, по два человека в каждой. Когда была возможность, выделяли автомобиль, но это случалось крайне редко, как правило, давали только извозчика. Дежурили по восемь часов. Уже на третий день, просматривая дневник наблюдения, Барабанов сказал:

— Ерунда все это… Вы посмотрите, что пишут: «Не выходил из сторожки сутки полностью». «Вышел к могиле Твердохлебова, мыл гранитный памятник, подметал». «В девять утра молился в церкви. Никаких встреч и разговоров не зафиссировано».

— Не зафиксировано, — угрюмо поправил Еремин.

— Ты это старшему скажи, — беззлобно отмахнулся Барабанов. — Я читаю, как написано.

— Ладно вам, — вздохнул Егор Елисеевич. — Вы ведь тоже не боги… А грамотный работник наблюдения — это и вовсе мечта… Отдаленная перспектива. — Он взял у Барабанова дневник и перелистал. — Значит — ерунда? Не веришь, что Сушнев прямая связь банд-группы?

— А где встречи? Эти… Контакты? — парировал Барабанов.

— Может, он в отстой ушел? — засомневался Еремин. — А что он сегодня делая?

— Да все едино, — вздохнул Барабанов. — Снова мыл памятник — только не Твердохлебова, а Батькина какого-то…

— А что, если он на этих памятниках оставляет сообщения? — спросил Егор Елисеевич. — А точнее — сначала их получает?

— Это что же, у них точки для связи предусмотрены заранее? По часам и числам? — Барабанов замотал головой. — Не-е, фантазия. А если опять осечка? А на самом деле вы правы? Они же сразу сменят схему, если, конечно, она существует. И чего мы добьемся?

— А она вполне может существовать, — поддержал Еремин. — Дело у них серьезное, люди они грамотные, нас водят за нос, как слепых кутенят.

— Ты говори по существу, — предложил Егор Елисеевич. — Что делать?

— Полностью обеспечить кладбище наблюдением, — пожал плечами Еремин. — А что? Есть другие предложения?

— Каждый памятник? — ехидно осведомился Барабанов. — Ну ты стратиг…

— Стратег… — поправил Еремин.

— Стратиг, — кивнул Барабанов. — Стратег — это, видишь ли, Суворов, Кутузов и в крайнем случае провокатор Евно Азеф, если ты о таком слыхал, а ты, Дима, стратиг, да и то не архи…

— Кончайте базар-вокзал, — нахмурился Егор Елисеевич. — Сделаем так: наблюдение пусть идет своим чередом. А мы сегодня же вечером осмотрим памятники. На каком расстоянии от сторожки похоронен этот Твердохлебов?

Барабанов заглянул в дневник:

— Сто метров. И Батькин — тоже сто.

— Старшему благодарность за эту деталь, — сказал Егор Елисеевич. — А церковь на каком расстоянии от сторожки?

— Это и без дневника ясно… — Барабанов начал тереть лоб. — Там метров пятьдесят.

— Значит, — подхватил Егор Елисеевич, — берем план Ваганьковского кладбища и проводим окружность, центром которой является, сторожка. Радиус берем сто метров. В зоне будет сотни три надгробий… Если предположить, что весточки кладутся не на каждую могилу, а только на монументальные надгробия — число вероятных тайников сократится до сотни, а то и меньше, — Егор Елисеевич обвел подчиненных веселым взглядом. — Я так полагаю, что нам с вами это все — раз плюнуть!

…Солнце высветило пилоны кладбищенских ворот, на фоне темно-зеленой, уже набравшей летнюю силу листвы они смотрелись совсем белыми. Церковь, как и обычно в это время, окружала густая толпа, глазастый Еремин сразу же заметил сторожа — тот стоял среди прихожан и истово крестился.

— Вчерашний день ловим… — невесело обронил Еремин. — Да какая к черту наружка выявит его связи в такой толпе?

— Ты уже предлагал… — улыбнулся Барабанов. — У каждого памятника поставить пост наблюдения. Стратиг…

— А что, ребята, — вдруг спросил Егор Елисеевич, — вы никогда не думали, почему на кладбищах такая чертовски зеленая листва?

— Чего? — обалдело протянул Еремин. — Вы это про чего?

— Про листики, Дима, — уточнил Барабанов. — Так какие у тебя размышления на сей счет? Поделись!

— Да не знаю я! — отмахнулся было Еремин, но, поймав совсем уж насмешливый взгляд товарища, добавил: — Простее простого все. Из покойников деревья растут, а они — самое лучшее удобрение!