Привала не будет - [26]

Сержант пусть и невесть какая шишка, и бойцов у него раз-два и обчелся, а все же не имеет права показывать свое волнение перед другими.

Прокатов приставил ко лбу развернутую ладонь и, не мигая рыжими, опаленными у костра ресницами, пытался разглядеть село на том берегу реки. Но село было упрятано за грядою холмов. Только кровли хат да долговязый журавель колодца видны были из-за сугробин холмов.

— Поглядите. Вон за рекой крыши, видите? — показал рукою Прокатов.

— Видим, — отозвались бойцы.

— Это — Дерезовка. — И, повысив голос, Прокатов спросил: — А вы знаете, что это такое?

И, не дождавшись ответа, торжественно продолжал:

— Это дорога на Украину.

— Шлях на ридну батькивщину, — не удержался пулеметчик.

— А разве то Украина начинается? — удивился другой боец.

— Да, по ту сторону Дона еще не Украина… Но Дерезовка открывает нам путь, — сказал Прокатов и, помолчав, спросил: — Так что же, пойдем без оглядки или как?

— Оглядываться теперь вроде не сподручно.

— Только зарок, — предупредил Прокатов, — воевать по правилу: — Один за всех, все за одного.

С утра начала бить артиллерия, и над рекой, на десятки километров в округе безмолвие было взорвано. Разрывы снарядов сотрясали землю. С деревьев сметало снег, и он крутился над землей.

Через некоторое время немецкие позиции заволокла пелена черного дыма. А гул нашей артиллерии нарастал, и сейчас он был настолько могучим, что товарищи по окопу не слышали друг друга, как ни кричи, — голоса терялись в неумолкаемом гуле. Бойцы держали рты открытыми, чтобы не оглохнуть.

Взрыла, вспахала неприятельскую оборону наша артиллерия. Перенос огня вглубь за курганы был сигналом для пехоты.

— Пора! — увидев взметнувшуюся красную ракету, сказал сержант Прокатов. Он вымахнул на бруствер окопа и почему-то поглядел на сапоги, будто желая убедиться, прочны ли, и побежал. Вместе с ним к реке бросились товарищи. Огибая заросли кустарника, они пробежали по сыпучему снегу, потом перемахнули через неширокую кромку полыньи и оказались на льду.

Сквозь дым, окутавший позиции, немцы сразу не увидели цепи наступающих, и пулеметный огонь, особенно губительный на льду, пока не вели. Только посреди реки нечасто падали мины и снаряды. Пробивали лед, и глубинные взрывы тяжко поднимали кверху столбы воды. И прежде чем успевал рассеяться дым взрыва, на гладкий ледяной покров летели осколки металла и льда.

Стонала и трещала река.

Дым разрывов, прежде висевший над вражескими позициями, рассеялся, будто полз в сторону. И показался крутой обледенелый скат кургана, в который был врыт дзот, замаскированный ледяными глыбами. Из амбразуры выметывались лезвия пламени. А здесь, под ногами наступающих, пули метили зеленый лед белыми бороздками.

Опасно бежать. Страшно. Злой огонь из дзота свирепел. Упал один боец. Падая, вскрикнул:

— Мать родная…

Упал еще один. Этот не вскрикнул. Вытянул перед собой руки, длинные и захватистые, хочет уцепиться, чтобы подтянуть тело. Лед скользкий, как стекло. Протащил себя на шаг-другой и замер.

Лицо Прокатова перекосилось. «Детишек жалкую», — послышались ему слова этого бойца-украинца. Не дошел до своей «ридной батькивщины», не свиделся с малышом…

— За мной, ребята! Наше село, родное! — крикнул Прокатов.

Дзот бьет внахлест. По льду. По цепям атакующих. Им не укрыться, не залечь. Ледяное поле ровное и гладкое.

Нелюдимое поле. Простреленное.

Редели цепи, как выбиваемые градом посевы. Много было трупов. Лежали обмякшие, не успевшие захолонуть на морозе. Раненые стонали и продолжали ползти туда же, к лютому берегу. Живые бежали неустрашимо, пока кого-то из них не вырывала свинцовая смерть.

Неотвоеванный берег близко. И так еще далеко!

За спинами наступающих ударили пушки, над головами с характерным шелестом — будто молодая листва на ветерке— пролетели снаряды.

— Наша! Эта спасет! — крикнул один.

— Прямой наводкой бьет! — радостно подтвердил другой.

Султанами разрывов покрылся курган.

Чужой дзот отрыгнул еще очередь и замолк, будто подавившись.

Цепи двигались дальше. Казалось, еще минута-другая — и бойцы пройдут ледяное поле, уцепятся за берег и кинутся на решающий штурм.

Но снова ожила пулеметная точка. Теперь пулемет бил с еще большим остервенением. Надежно укрепили немцы береговую оборону. Не жалели труда. Намеревались отсидеться на Дону. Вон сколько огневых точек вновь ожило после нашего артналета. Не огонь — сплошная завеса огня.

Не пробились наши к берегу. Залегли прямо на льду. Пушки, сопровождая пехоту огнем и колесами, не переставали стрелять. Теперь они били не по кургану, а чуть в сторону, вероятно, в изгибах высокого берега ожили новые огневые точки. Не менее опасные.

Пушки били по немецким минометам и орудиям, стреляющим из-за гряды высот.

Прокатов оглянулся, приподымая голову: весь батальон лежал, невесть чего ожидая под огнем. Нет, не мог Василий в эту напряженную минуту удержать себя, думать об опасности, когда гибли товарищи.

Он пополз. Один. Навстречу бушующей смерти. Когда пулеметные очереди стихали или огневые трассы переносились в сторону, Прокатов мгновенно вскакивал и, петляя между воронок, наполненных водой, перебегал по льду. Пули веером стлались над рекой, и скорее чувствуя, чем сознавая, что следующая пулеметная очередь ударит в него, сержант падал на лед, безустанно работая руками, ногами, всем телом, полз вперед.