Привал на Эльбе - [44]

Михаил поправлялся быстро. Он уже начал скандалить с врачами, просил выписать его из госпиталя. Галина Николаевна убеждала, что еще не время говорить об этом, что раны не зажили, что в них, может быть, занесена инфекция.

— Товарищ врач, на меня инфекция не действует. Меня однажды ранило сюда, — ткнул он пальцем в кисть руки, — бой был адский, нужно было лечь за пулемет, кровь брызжет. Я схватил комок грязи, хлопнул на руку, как замазку на стекло, и никакой инфекции. Буду скандалить, если не выпишете — сбегу.

Полночь. На улице завывала вьюга. Снежинки хлестали по лицу Галины Николаевны, перебегавшей через улицу. Она спешила на дежурство. Зашла в палату. Елизарова не было на койке. Она побежала к физкультурному кабинету, дернула дверь, заперто. Дежурная сестра сбивчиво лепетала, что казака нигде нет. «Сбежал! — подумала Галина Николаевна. — Куда он мог пойти: в военкомат, на станцию?»

Она решила позвонить на пересыльный пункт, но ее позвали к тяжело раненному. Освободилась она не скоро.

Войдя в свой кабинет, она невольно вздрогнула, остановилась. За столом сидел незнакомый молодой человек в новой больничной пижаме.

— Откуда вы? — спросила она. — Вы недавно прибыли?

— С фронта. Давно уже. — Молодой человек поднял голову, улыбнулся.

— Товарищ Елизаров! — Галина Николаевна всплеснула руками, радуясь, что нашелся пропащий. — Вы побрились. Да вы совсем молодой без бороды. Ей-ей, не узнала бы вас. Зачем вы спрятались сюда? Опять наделали панику, сестры плачут: пропал казак.

— Мне разрешил комиссар. В физкультурном кабинете прохладно…

Михаил сложил только что полученное письмо треугольником и замолчал, не отвечая на требовательные вопросы врача. Это раздражало Галину Николаевну.

— Я доложу комиссару, и мы запретим вам работать ночами, — она хотела добавить, что недовольна его поведением, но, заметив выражение тоски в его влажных глазах, участливо спросила: — Что с вами?

— Ничего… — опустил голову раненый.

— Скрытный вы человек! Давайте говорить начистоту, откровенно, не как врач с больным, а по-товарищески. Чём вы недовольны?

— И Тем, что не выписываете.

— Рано. Нога не совсем окрепла, и «звезда» на груди еще не зажила.

— Рано? Я здесь толстею, а там мои друзья в огне. Вот, почитайте, — подал ей Михаил письмо. Сандро Элвадзе писал:

«Письмо мое стремится к тебе. Только радости мало оно принесет. Фронтовые дела наши печальные. Отходим, но бьемся как львы. Многие убыли из нашего эскадрона: парторг, с которым ты последний раз минировал мост; азовский рыбак Гульчевский; уральский горняк Данькин. Тахав получил четвертую отметку. На этот раз не устоял — увезли в госпиталь. Получу от друга башкира письмо — пришлю тебе его адрес, а твой напишу ему. Сегодня глаза у меня были на мокром месте: убило осколком Орла. Взял пока твоего коня. Хороший конь, легко бегает, только очень трясет. Выздоравливай скорее, просись в свою часть. Пермяков вспоминает тебя…»

— Пермяков? Как зовут его? — спросила Галина Николаевна.

— Виктор Кузьмич.

— Витя! — вскрикнула она и достала маленькую фотокарточку. — Он?

— Точно! Наш командир, — повеселел Елизаров.

— Что же вы молчали! — воскликнула Галина Николаевна, не скрывая своей радости.

— Читайте дальше, что о нем написано.

— «…Пермяков передает тебе привет и тоже просит вернуться в свой эскадрон. Он часто ставит тебя, твою храбрость в пример другим. А вот адрес его родителей, он просит сходить к ним в гости…»

— Вот вы какой! — улыбнулась Галина Николаевна. — А как будут рады родители Виктора Кузьмича, когда я скажу о вас… Товарищ Елизаров, что с вами? — она села рядом с Михаилом. — Конец письма очень хороший. Слушайте: «Получили письмо от Якова Гордеевича. Он просил объявить тебе благодарность за патриотизм. Крепко обнимаю. Твой брат Сандро Элвадзе».

— Очень плохой конец. Если бы она была жива, то Яков Гордеевич, который спас меня, написал бы и о ней, — печально проговорил Елизаров и молча положил карточку Веры на стол.

— Жена? — тихо опросила Галина Николаевна, глядя на карточку.

— Невеста. Друг фронтовой…

— Не надо тосковать. Конечно, тяжело. Но будущее сильнее прошлого. Пройдет время, встретится на вашем пути другая девушка, и постепенно забудется эта потеря.

— Нет, — тихо сказал Елизаров, — не забудется.

Галине Николаевне стало жаль казака. Теперь он показался ей более серьезным, вдумчивым. Он, оказывается, и храбрый воин и глубоко любит девушку… Галина Николаевна нервно вздрогнула и призналась, что тоже очень боится потерять своего Виктора Пермякова.

Михаилу нравилась речь Галины Николаевны. Она говорила умно, красиво. Когда он беседовал с ней, то всегда что-нибудь новое для него запоминалось из ее слов.

— Проснулась однажды после тяжелого сна, будто убили его, — подушка вся мокрая… И так была рада, что это было во сне, а не наяву. Расскажите, как живет Виктор Кузьмич на фронте, вспоминает ли свой Урал?

Михаил поднялся, постоял немного у замерзшего окна и с грустной улыбкой сказал:

— Я слышал, как Виктор Кузьмич сказал перед боем: «Если бы моя Галинка обняла меня здесь, то у меня, кажется, выросли бы крылья». Теперь-то я понял, что это он о вас говорил.