Притяжения [новеллы] - [10]

— Добрый день, мадемуазель Ровак. Спасибо, что пришли.

— Чего там, ладно. Как обращаться-то — «мадам следователь» или «мадам следовательница»?

— Просто мадам достаточно. Садитесь, пожалуйста. Думаю, лучше сказать вам сразу, что я не верю ни в запредельное, ни в духов, ни в Бога, ни в черта.

— А, ну ладно, тогда пока. — Шарли встала, чтобы уйти.

— Но полиция и жандармерия иногда обращаются к вам, и…

Многоточие остановило Шарли, она развернулась на потертом паркете и устремила на собеседницу вызывающе пристальный взгляд.

— Я слушаю вас, мадемуазель, — со вздохом произнесла та.

Шарли переместила жвачку за другую щеку и села.

— Вчера, — сообщила она, — я зашла на «Кристи».

Дельфина Керн никак не отреагировала, только внимательно на нее посмотрела. В других обстоятельствах ее бы насмешила эта девчонка из Бобиньи, небрежно обронившая: «Зашла на „Кристи“», как говорят: «Зашла в „Макдональдс“».

— Неслабая цена, правда? — продолжала Шарли.

— Еще бы. Притом, что это был всего лишь пейзаж.

Глаза Шарли снова устремились на «Притяжение» и «Притяжение-2», живопись маслом на листовом железе. Обнаженные тела, написанные прямо поверх ржавчины, дышали красотой, от которой ей было почему-то неловко и чуточку противно… Она выплюнула жвачку в кулак, огляделась.

— План «Вижипират»?[5]

— Что, простите?

— Мусорную корзину у вас убрали.

— У меня есть измельчитель.

— Класс, — оценила Шарли и сунула жвачку в рот.

— Вам удалось поработать с фотографиями?

Шарли достала из сумки два полароидных снимка, которые передала ей следователь: два крупных плана лиц, написанных красками на кровельном железе, — и положила их на стол среди папок с текущими делами.

— Не улавливаю я этих девушек.

У Дельфины сжалось горло.

— То есть вы хотите сказать, что они действительно мертвы?

— Нет. Вообще-то не знаю. Я такого не ожидала.

В тишине дважды пробили часы на камине.

— Чего же вы ожидали, мадемуазель?

Шарли вдруг стала похожа на девчонку, плавающую на школьном экзамене.

— Да не смотрите вы на меня так! — взвилась она. — Я вам не сикуха какая-нибудь, я каждого четвертого пропавшего нахожу моим маятником! Они со мной разговаривают, фотки, понятно вам? Я могу лажануться, но они — разговаривают! Всегда! А эти две — ничего не говорят! Ничегошеньки! Как вы это объясните?

Дельфина встала, обошла стол, направилась к полке, где между двумя скоросшивателями был втиснут термос.

— Кофе?

— Не пью.

— Я ничего не собираюсь объяснять, мадемуазель. У меня следствие застопорилось. Художник полгода сидит в тюрьме, он признался в убийстве двух девушек, тела которых так и не найдены, надо хоть что-то делать, за неимением лучшего я обращаюсь к ясновидящей, вот так!

— Я не ясновидящая, я — радиоэкстрасенс.

— Какая разница! Я хочу знать, где эти девушки! Где они?

— Там, — серьезно ответила Шарли, показав на картины.

Следователь застыла с чашкой в руке, не донеся до нее таблетку подсластителя. В других обстоятельствах Шарли посмеялась бы: чиновница прокуратуры выглядела, ни дать ни взять, как обвиняемая, припертая к стенке. Чопорный пучок на затылке, потуги смотреться дамой из богатого квартала, сорок лет без грамма силикона, костюм по прошлогодней моде, — и не поверишь, что она упрятала за решетку двух министров, муллу-террориста, епископа-педофила и футбольную звезду.

Шарли встала с кресла, подошла к двум железным листам у стены и показала на даты в левом верхнем углу, под летящим голубем, служившим художнику подписью.

— Сесиль Мазено, 21 год, студентка, исчезла из дома 15 января. Ребекка Веллс, 20 лет, манекенщица, исчезла из агентства, в котором работала, 3 февраля.

Дельфина выпила кофе и присела боком на краешек стола.

— Я не верю в сверхъестественное, мадемуазель.

— А что люди такие идиоты — это, по-вашему, естественно? Достаточно никому не известному художнику повесить на себя убийство своих моделей — и тут же его живопись становится гениальной: он нарасхват, о нем пишут все газеты…

У Дельфины не было сил излагать ей свои соображения о рынке искусства. Шарли стукнула кулачком по столу:

— Они не умерли, эти девушки! Ясно? Или они сами этого хотели. Когда я работаю с фоткой жмура и что-то слышу, это значит, я нужна ему. Вы понимаете?

— Жмура?

— Жмурика, покойника. Ему нехорошо там, где он есть, на свалке или под водой, мало ли, он хочет, чтоб его похоронили честь по чести, с венками, колоколами, чтоб отпел имам или там раввин — у покойников понтов еще побольше, чем у живых… Но эти девушки… Если они жмуры, то им хорошо. Им нечего мне сказать.

— А… вы никогда не находите живых людей?

— Нет. Только мертвые со мной разговаривают. Когда хотят.

Она подошла и похлопала Дельфину по руке.

— Да ладно, не вешайте нос. Он мог, например, сжечь их у себя в котельной. Через огонь я плохо улавливаю…

— Или?

Шарли выдержала ее взгляд, помедлила, но решила не уходить от ответа.

— Или он сотворил с ними что-нибудь в духе вуду, забрал души и сделал из них портреты, тогда они стали зомби и только здесь еще живут. Так вам больше нравится?

Усталый взгляд Дельфины устремился на двух девушек — они улыбались, нагие, лучезарные, такие настоящие и полные жизни в своей живописной тюрьме.