Притчи - [32]

— Думаю, причина в том, — ответила веревка, — что мистер Денди не желал видеть чужого счастья.

— Этому довольно трудно поверить, — сказало ведро, — если учесть, насколько счастлив был он сам.

— Его жена осчастливила его, — сказала веревка, — и, чувствуя, что с ним это ей удалось, она, естественно, пожелала осчастливить и другого.

— Что могло быть правильнее? — сказало ведро.

— Это случилось этим летом, — продолжала веревка. — Хозяин, скопив пару гиней, купил себе новый воскресный костюм. «Тебе он так к лицу, — сказала ему жена, — что тебе почаще следует появляться в церкви, ибо люди узнают, как хорошо идут твои дела, когда увидят тебя в нем». Итак, когда мистер Денди стал наведываться в церковь, как-то вечером я заметила, что мимо этого сарая прошел тот самый молодой человек, который когда-то поцеловал Бетти в переулке, когда мистер Денди зашел в кабачок пропустить стаканчик. У него был все тот же несчастный вид.

— Вот и возможность для Бетти обернуть его горе радостью! — засмеялось ведро.

— Именно этого она и захотела, и в один воскресный вечер они встретились в этот самом сарае, когда мистер Денди должен был уйти в церковь.

— Но ушел ли он? — спросило ведро.

— Нет, — ответила веревка. — Он только надел лучшее платье и вышел из дому, делая вид, что ушел. Вместо того, чтобы пойти в церковь, он пришел в этот сарай, взял меня и обвязал вокруг большого снопа. Прислонив этот сноп к стене, где была щель, он забрался под него и стал ждать.

— Ждать, я полагаю, удовольствия видеть воочию доброту жены, — заметило ведро.

— Можно было подумать и так, — ответила веревка, — но при взгляде на лицо мистера Денди, когда он увидел происходящее, такая догадка не подтвердилась.

— Возможно, он думал, — предположило ведро, — что Бетти надлежало оставаться дома и разогреть для него пирог с крольчатиной на ужин; ибо проповеди мистера Хайболла всегда вызывали у него жуткий аппетит, а Бетти не должна была догадаться о том, что он не был в церкви. Мне приходилось видеть, как кормят свиней, и знаю, как голодны животные, и, поскольку пища поддерживает в человеке жизнь и мешает ему превратиться в мертвый труп, мужчина естественным образом хочет, чтобы женщина и дальше готовила ему еду, даже если она предпочитает быть любящей и доброй к другому мужчине.

— Послушали бы вы мистера Денди, — сказала на это веревка. — Он скрежетал зубами и жутко стонал, а когда дружок его жены, кажется, позабыл все горести на свете, достигнув, как говорит поэт, «верха отрад»,[5] мистер Денди выбрался из-под снопа и убежал в поля, рыча, как укушенный пес.

— Полагаю, его аппетит перешел все пределы, — предположило ведро.

— Нам очень сложно, — сказала веревка через несколько минут, в течение которых тело раскачивалось туда-сюда, — понять, что могло так растревожить этого доброго человека. Никто не грабил его. Никто не бил его и не причинял боль, и ни разу с тех пор, как они поженились, Бетти не отказала ему в объятьях.

— Это наверняка были те цветы! — воскликнуло ведро.

Джон Толд и светлячок

Как-то летней ночью один фермер по имени Джон Толд, живший в Мэддере, возвращался из кабачка «Бурый медведь».

Джон Толд был в изрядном подпитии, и ему было весело и хорошо. Его полная радостей жизнь вознеслась высоко, и если бы кто-нибудь спросил, для кого Господь создал мир, Джон ответил бы: «Дак для меня».

Пошатываясь, Джон Толд брел по дороге. Ноги его разъезжались в стороны — правая туда, левая сюда, — и, продвигаясь таким несвязным образом, он углядел на обочине огонек.

Этот огонек исходил от светлячка, который вел безобидную и умиротворенную жизнь, ибо имел абсолютную, обоснованную веру в совершенство Господне. Дни его проходили вдалеке от шума и беспокойства, и в награду за его добродетель Господь повелел свету исходить от светлячка, чтобы радовать одинокого путника в ночи.

Джон Толд, желая укрепить ноги коротким отдыхом, присел на бугорок, где жил светляк, и, обращаясь к нему, ибо в подпитии он решил, что тот может услышать его и понять, Джон заговорил о своей удаче.

— Земля и ее богатства отданы мне в руки, — воскликнул он. — Мои посевы наливаются и тучнеют; мои яровые уже сейчас зеленее и выше, чем те, что на полях фермера Лорда, хотя его поля трижды вспахали и удобрили дорогой костяной мукой. Моя шерсть, — продолжал Джон Толд, сплевывая на дорогу, — продается по более высокой цене, чем его, и как раз сегодня я продал на рынке мою старую пшеницу по цене, что наверняка заставит каждого бедняка заплатить за хлеб более дорогую цену. Мое молочное хозяйство с отборными дойными коровами приносит мне добрый доход, и когда я получаю свою аренду, у меня остается лишняя тысяча фунтов, чтобы положить на счет, а это такое стадо, что растет без помощи быка. Отовсюду деньги текут ко мне горстями. Процветая, я приобретаю почет, так что даже лорд Буллмен, владелец сотен тысяч ярдов земли, обедает со мной, когда приезжает сюда поохотиться. Моя слава здесь не кончается — когда мистер Каттинг, сеноторговец, прибывает сюда в своем большом автомобиле, он спрашивает «хозяина». Это я и есть. Пастор тоже — мистер Такер — стелется передо мной, точно я настоятель церкви. У себя дома я делаю со своими животными, что пожелаю. Если собака набрасывается на меня, я отрубаю ей лапу и хвост и бросаю негодяя в пруд поглядеть, выплывет он или потонет. Если кошка украдет цыпленка, я выкалываю ей глаза и пускаю в птичник. Когда моя лошадь встала на дыбы, я забил ее до смерти палкой.