Присуждение премии - [15]

Несколько улучшают ее положение новые задачи, возникающие благодаря новым знакомствам в новом доме. Она помогает неопытным женам справляться с домашним хозяйством. Она присматривает за детьми, украшает к праздникам фасад, организует общие празднества коллектива жильцов, относит в управление жалобы по поводу вышедших из строя лифтов и мусоропроводов, хранит ключи от квартир других жильцов, когда ожидается приход слесаря или электрика.

Паулю важнее, чтобы она училась у соседей утонченному быту. Привычный для нее способ приготовления пищи она называет теперь немецкой кухней и презирает как худший в мире. Она варит супы по-французски и по-русски, делает итальянские салаты, жарит мясо по-венгерски. Прошли времена, когда она по вечерам кормила гостей бутербродами с колбасой и сыром. Она гоняется за дефицитным чесноком и собирает старинный фарфор. Пауль уже перестает понимать, как это они могли пить кофе из современной посуды. Сфабрикованная в стиле рококо мебель, которую задешево сбыл сосед, сделала наконец вытирание пыли серьезной задачей.

Научилась она также превращать в праздник всякую трапезу. Скатерть, цветы и подсвечники украшают стол уже во время завтрака. Когда Пауль встает почти в полдень, стол в комнате давно накрыт — для него одного. Улла за два часа до этого поела на кухне.

Включение радио в ванной для нее сигнал: поставить сковородку на огонь и начать процеживать кофе. Она прислушивается к звукам в уборной, шуму душа, бритья. Когда он с бульканием полощет горло, она вбегает, чтобы помочь растереть тело щеткой.

Эту работу она делает тяжело дыша: ведь кожу надо тереть до тех пор, пока не покраснеет. Переднюю сторону он обрабатывает сам, ступни и спина — в ее компетенции.

В ванной она кажется себе крошечной по сравнению с ним. Голым стоит он перед нею, над нею: мужчина — большой, тяжелый, волосатый. Он весит не менее двух центнеров. Рост—192. Волосяной покров — шуба.

Исходя из центров — голова, грудь, срам — и редея по мере отдаления от соответствующего центра, волосы темной массой, неравномерно покрывают все богатырское тело, кроме ладоней и ступней, словно ленивый сеятель, вместо того чтобы обойти все поле, разбросал семена лишь с трех точек: до спины, например, он не добрался, зато из самого низкого местоположения особенно густо засеял седалище и бедра, так что получилось какое-то подобие меховых штанов, которое не закрывает, однако, самого важного, а скорее подчеркивает его темным фоном. Там, где проглядывает кожа (на стопах, в просвете пупка, на плечах и спине), она нежна и бела, как и на круглом лице.

— Сильнее! — приказывает он.

Надо пустить в ход всю силу, чтобы его ублажить. Она обливается потом. Затем бежит в спальню, кладет на постель свежее белье, вешает костюм на дверцу шкафа, засовывает носовые платки в карманы пиджака и брюк, а он в это время работает с эспандером: «Раз-два, раз-два!»

Когда он, одетый, причесанный, благоухающий, входит в комнату, яйца и ветчина уже поданы. Ест он молча. Она наблюдает за ним, наливает кофе, подает масло, потом сигареты. Когда его голова исчезает за газетой, она бесшумно убирает со стола, тихо закрывает дверь. Моя посуду, она вполголоса напевает что-то грустное и обдумывает свои дела на день. После мытья посуды она спустится на лифте вниз за почтой, затем помоет машину, приготовит обед, опять вымоет посуду и начнет переодеваться к празднеству; тут ей поможет соседка — бывшая актриса, она разбирается в таких вещах. Неприятно только, что та постоянно убеждает ее, будто она, Улла, несчастна.

— Женщина тоже имеет право на формирование личности, — говорит она.

А когда Улла отвечает:

— Я, как личность, довольна, — та громко смеется, заключает ее в объятия и восклицает:

— Вы очаровательно невинны, дитя мое!

Слова «невинность» и «наивность» Улла часто слышит от женщин и знает, видимо, что под ними подразумевают неопытность или даже глупость. Но это ее мало беспокоит, потому что она знает, что говорятся они без злости. И иногда даже — правда только мысленно — она возвращает их обратно. Например, когда находят нелепым, что она не читает статей и книг своего мужа. «А вы-то, наивная жена директора завода, — говорит она себе в таких случаях, — понимаете ли вы что-нибудь в телевизионных трубках, выпускаемых на заводе вашего мужа? И умеете ли вы, невинная, читать строительные чертежи вашего супруга?»

Она уже научилась молчать, когда соседки ругают своих мужей. На эту тему она могла бы только сказать: «Какой ни есть, мне он люб!» — но это было бы неуместно. Это выглядело бы так, словно она хочет возвыситься над всеми несчастными. Одного она не может понять: почему же эти женщины все-таки остаются со своими мужьями, если считают их нервными, усталыми, утомительными, ревнивыми, лживыми, скупыми или равнодушными? Ведь можно и развестись. Она бы это сделала тотчас. Если бы Пауль бил ее, например.

Поскольку ее много били, она на этот счет особенно чувствительна. Это для нее точка отсчета, некий рубеж между счастьем и бедой. Если б она захотела описать счастье, она могла бы это сделать только перечислением всех страданий и напастей, которым оно положило конец. Один лишь факт, что Пауль редко пьет и никогда не бьет ее, оправдывает ее любовь к нему. Столько счастья она никогда не ожидала от замужества. Пьянство и избиение жен она считала общемужским свойством, которое у ее отца и трех братьев было лишь особенно сильно выражено.