Прискорбные обстоятельства - [23]
Глуп все-таки человек и суетлив! Знал бы теперь этот Игорь Маркович, с чем я к нему пожаловал… А ведь по всему выходит — пришел недаром!
Внезапно я испытываю облегчение, мне даже забавно становится: в чем-то мы с Кваком уравнялись, вот только он не догадывается в чем. А я почти наверняка уже знаю: за разрешением на применение в отношении меня оперативно-розыскных мероприятий в апелляционный суд никто не обращался: ни наши доморощенные спецподразделения, ни столичные, из главка. Иначе пил бы он со мной коньяк, как же! А если бы и пил, то рожа у него светилась бы тайным знанием и превосходством, а не позорно блекла и не бегал бы так кадык в мгновения, когда сглатывает слюну… Я о себе это знаю, а он о себе нет. И поделом, батенька!
«Не знаешь, а потому боишься! И не надо тебе знать. В наше продвинутое время, впрочем как и во времена иные, у всякого и у каждого рыльце в пуху…»
— За встречу! — квакает Игорь Маркович, и мы дружно сталкиваем рюмки хрустальными боками.
Коньяк у него, насколько могу судить, превосходный, а вот кофе — дрянь: или не любит, или не разбирается, или кто-то его обманул, что сие пойло называется кофе. А впрочем, я стал привередлив по этой части, как и, положа руку на сердце, по части всякого прочего — многажды недоволен, брюзглив.
— Этот кофе Антонина Михайловна насоветовала, — неумело, точно мальчишка, оправдывается Квак. — Уж я ужучу ее, будь спокоен! Хотя на днях его пил твой, областной… Даже не покривился, а ведь он, сам знаешь…
Квак заглядывает в меня, как в замочную скважину: а вдруг за дверцей откроется нечто… Но даже упоминание о «моем, областном», пьющем в этом кабинете кофе, а может быть и что покрепче, не производит на меня должного впечатления — и за дверцей так ничего и не приоткрывается, увы.
— Должен сказать: прекрасный человек — твой, умница, каких мало!.. А вот замы у него… Один такое мне предлагал, но я сказал: не смейте больше мне звонить! Вот так! Я на днях девиз велел выгравировать, прибью над дверью: «Превыше закона один Бог». А?
— Ты смотри там, со своими судьями, поосторожнее, — наконец соизволяю сказать я, понизив голос. — Оттуда пришло указание: никаких поблажек, все равны и такое прочее. Президент сказал: коррупция в судах и в правоохранительных органах… Разрешение на прослушку в отношении нас берут у тебя, а на прослушку в отношении тебя — в другой области или вообще наверху. А есть такие, что с левой аппаратурой: слушают и пишут без всякого на то благословения. Так сказать, для собственного удовольствия. Кстати, и в области завелся такой: Феклистов, начальник «шестерки», недавно переведен к нам из Одессы, да ты знаешь его, — говорят, привез с собой чемоданчик… Можно слушать из машины, из помещения… В дело материалы не положат, а карьеру этими материалами свернут. Так-то.
— Пусть слушают, мне нечего опасаться, — неуверенно клокочет Квак, снова наливая коньяк в рюмки. — Ты ведь все про меня знаешь, я честный человек. Это пусть те, которые… дрожат и боятся!..
11. Сорокина, Мешков и другие
Итак, если только Квак не обыграл меня в лицедействе, с определенной уверенностью можно утверждать: узаконенная прослушка в отношении меня не ведется, проникновение тоже санкционировано не было. Не успели? Обратились в апелляционный суд другой области? Считают пока нецелесообразным? Слушают незаконно? Или у Арапова поехала крыша, все смешалось в его нечесаной голове: агенты, сводки, преследования, кастеты-пистолеты — и вся эта история яйца выеденного не стоит?
Как интересно стало жить на свете! Как мерзопакостно!
Я заворачиваю в проулок, останавливаюсь, достаю мобильный телефон и принимаюсь нажимать кнопочки, точно отвечаю на вызов, — сам же поглядываю исподтишка: не прошелестит ли из-за спины медленная машина с тонированными стеклами, не замешкается ли неожиданно кто-нибудь из прохожих, бредущих следом? Право, затея самая что ни есть идиотская: я ведь не Штирлиц, не встречаюсь на улице с кем попало, а топтаным-перетоптаным путем возвращаюсь из суда на работу. Да и бегать за мной нет надобности — можно вести по треугольнику из трех точек, со знанием местности, дворов и подворотен. А еще проще — просто слушать. Но так уж устроен человек: чувство страха в нем довлеет, поскольку сама жизнь, увы, непредсказуема и ежесекундно опасна…
Судя по всему, за время моего отсутствия Рудницкий и Замега не вылезали из интернета: у них счастливый, слегка взбалмошный вид, как у приобретших новое знание, и этим знанием ужасно хочется с кем-нибудь еще поделиться. Снова какие-нибудь сплетни или ведро грязи по адресу системы — такие времена, гнусные, помойные, настали, что можно безнаказанно и бездоказательно говорить что заблагорассудится. Хотя, если вчитаться в некоторые опусы…
И Сорокина на месте: споро справилась с заданием и уже что-то выстукивает на клавиатуре ноутбука. Она, как и я, холерик, только явный, открытый, нетерпение жизни написано у нее на лице, заложено в каждом жесте, в мимике и походке, тогда как у меня это нетерпение — двигатель внутреннего сгорания, с возрастом оно все глубже и надежнее укрыто во мне и только изредка проявляется вспышками радости или гнева.
С обаятельным прокурором Евгением Николаевичем Михайловым читатели уже знакомы по первому роману дилогии, ему посвященной («Прискорбные обстоятельства», «Время», 2019). И не просто знакомы, а прониклись к нему симпатией и сочувствием – о чем многие написали и высказались. Нередко задаваясь вопросом: откуда он такой взялся – тонкий, честный, думающий, страдающий? Ответ можно найти во втором романе, в котором вопреки хронологии профессиональная биография героя начинается. Автор к своему герою этой поры куда более строг.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Если и сравнивать с чем-то роман Яны Жемойтелите, то, наверное, с драматичным и умным телесериалом, в котором нет ни беспричинного смеха за кадром, ни фальшиво рыдающих дурочек. Зато есть закрученный самой жизнью (а она ох как это умеет!) сюжет, и есть героиня, в которую веришь и которую готов полюбить. Такие фильмы, в свою очередь, нередко сравнивают с хорошими книгами — они ведь и в самом деле по-настоящему литературны. Перед вами именно книга-кино, от которой читатель «не в силах оторваться» (Александр Кабаков)
Это вторая книга Яны Жемойтелите, вышедшая в издательстве «Время»: тираж первой, романа «Хороша была Танюша», разлетелся за месяц. Темы и сюжеты писательницы из Петрозаводска подошли бы, пожалуй, для «женской прозы» – но нервных вздохов тут не встретишь. Жемойтелите пишет емко, кратко, жестко, по-северному. «Этот прекрасный вымышленный мир, не реальный, но и не фантастический, придумывают авторы, и поселяются в нем, и там им хорошо» (Александр Кабаков). Яне Жемойтелите действительно хорошо и свободно живется среди ее таких разноплановых и даже невероятных героев.
Если тебе скоро тридцать, тебя уволили, муж завел любовницу, подруги бросили, квартиры нет, а из привычного в жизни остался только шестилетний ребенок, это очень смешно. Особенно если тебя еще и зовут Антонина Козлюк. Да, будет непросто и придется все время что-то искать – жилье, работу, друзей, поводы для радости и хоть какой-то смысл происходящего. Зато ты научишься делать выбор, давать шансы, быть матерью, жить по совести, принимать людей такими, какие они есть, и не ждать хэппи-энда. Дебютная книга журналиста Евгении Батуриной – это роман-взросление, в котором есть все: добрый юмор, герои, с которыми хочется дружить, строптивый попугай, честный финал и, что уж совсем необходимо, надежда.
Многие из тех, кому повезло раньше вас прочесть эту удивительную повесть Марианны Гончаровой о Лизе Бернадской, говорят, что не раз всплакнули над ней. Но это не были слезы жалости, хотя жизнь к Лизе и в самом деле не всегда справедлива. Скорее всего, это те очистительные слезы, которые случаются от счастья взаимопонимания, сочувствия, нежности, любви. В душе Лизы такая теплая магия, такая истинная открытость и дружелюбие, что за время своей борьбы с недугом она меняет жизнь всех, кто ее окружает. Есть в повести, конечно, и первая любовь, и ревность, и зависть подруг, и интриги, и вдруг вспыхивающее в юных душах счастливейшее чувство свободы. Но не только слезы, а еще и неудержимый смех вызывает у читателей проза Гончаровой.