Пришла подруга - [20]

И я, вместо того чтобы сказать все, что я о ней думаю, и гордо уйти, почему-то сажусь рядом с ней на лавку. Мало того, пока она считает деньги, я вся трясусь, как полная идиотка: а вдруг она объявит, что денег не хватает, и я еще окажусь ей должна! Наконец, она кончила считать. «Так, все правильно, можете идти». И я, как оплеванная, пошла…

На работе меня чехвостили кто как мог. Мол, так мне, дуре, и надо…

Оперетта, мечта моя!

К шести годам, то есть к тому возрасту, когда взрослые начали вязнуть со своим любимым вопросом: «Девочка, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?» – я уже твердо знала, что хочу быть шансонеткой.

– Твое воспитание, – говорила папе мама.

Когда собирались гости, папа садился к пианино и пел про Фаншетту, у которой «и тут и там, и то и это».

Позже оказалось, что такой профессии – шансонетка – уже нет, и, поскольку выбор в этом направлении был небольшой, я решила стать артисткой оперетты. Я бренчала на пианино и пела: «И все Адамы до наших дней при виде дамы стремятся к ней». Папе нравилось. Он говорил, что у меня есть главное: кураж.

Но кроме куража нужен был какой-никакой голос, уметь танцевать и прочее. Тогда было принято что-то уметь, чтобы выходить на сцену.

Чтобы не расстраивать родителей, я, уже учась в школе, про оперетту не заикалась и, когда меня спрашивали, кем я хочу быть, когда вырасту, твердо отвечала, что мечтаю быть учительницей. Эту профессию я, к слову говоря, терпеть не могла. Мне, должно быть, не повезло, но ни учась в школе, ни позже я не встретила ни одной учительницы, которая бы мне понравилась. Ну хотя бы доброй. Об образованной я уже и не говорю. Наша учительница в младших классах говорила «лаблатория» и «Антрактида». Дома была постоянная паника, мама и папа ежедневно решали вопрос: что лучше – подрывать авторитет учительницы, что было явно непедагогично, или иметь неграмотного ребенка.

В институте я была отличницей, как и в школе, пела в хоре «эту песню не задушишь, не убьешь» и так далее, поэтому потерявшие бдительность родители были в полной растерянности, когда, получив диплом, я объявила, что попытаюсь устроиться в театр оперетты, если меня туда возьмут. Хоть в массовку.

Моя тетя сказала, что тут пахнет Фрейдом. У нее был знакомый врач, чудный, глубоко интеллигентный человек, говорил даже по-французски. Потом он попал в автомобильную катастрофу и, лежа в реанимации, в бессознательном состоянии беспрерывно пел матерные частушки и, изредка приходя в себя, хватал подходивших к нему медсестер за (как выразилась тетя) «мягкие места». Она сказала, что дело, видимо, в том, что свою греховную сущность он всю жизнь загонял в подкорку, а когда его шарахнуло по голове, все из-под корки выскочило, и он саморазоблачился.

В общем, я рассталась со своей мечтой. Но, думаю, она у меня до сих пор в подкорке. Дело в том, что, сама не знаю почему, когда я знакомлюсь с новыми людьми и меня спрашивают, чем я занимаюсь, то есть какая у меня профессия, – я не говорю правды.

– Я – артистка оперетты, – говорю я, и сердце сладко замирает в груди…

Недавно меня подвозил частник, и мы разговорились о том о сем, и я сказала, как всегда, что я артистка оперетты Варгузова. Выходя, я оставила у него в машине перчатки. Очень может быть, что он захочет их мне вернуть. У него честное лицо. Так что у Варгузовой есть перспектива получить мои перчатки. Они очень красивые, кожаные, отделанные металлическими бляшечками. Пусть она оставит их себе. Хоть таким образом я приобщусь к своей мечте, которая до сих пор имеет для меня такую сладкую притягательную силу.

Имидж

Имидж

Агнесса стояла в коридоре у зеркала и внимательно всматривалась в свое отражение. «Значит, так. Носик-ротик-оборотик никого сейчас не интересует. Это печально, потому что как раз с этим у меня все в порядке. Но это сейчас не носят». Она отошла от зеркала и села в кресло. Агнесса умела формулировать ситуацию.

Когда я запутывалась в своих делах, все завязывается узлом, не размотать, не разрубить, не понять что к чему, а такое у меня почему-то сплошь и рядом, тогда со своими мозгами набекрень бегу к Агнессе: «Сформулируй». Безвыходных ситуаций не бывает, это я знаю и без Агнессы, просто я ужасная паникерша и сбить с «катушек» меня ничего не стоит. Но мне важнее всего все расставить по своим местам, определить что к чему и обязательно облечь в слова.

Для меня – «в начале было слово». Вот это – расставить, даже, скорее, выстроить ситуацию из имеющегося, но никак не стыкующегося материала – поступков, слов, молчания, слез, смеха и прочей мешанины, – это могла Агнесса. «Сформулируй», – и она говорила: вот это то-то и то-то, а на это плюнь, не обращай внимания, значения не имеет и т. д. Иногда она изрекала собственные афоризмы: «Единство формы и содержания – это значит, что какое ты содержание вложишь в мужика, такая и будет форма ваших взаимоотношений». Или: «Если Бог захочет кого наказать – он выполнит все его желания» и прочее. Не поймешь иногда – в шутку или всерьез. Но всегда значительно, даже многозначительно, с хорошей артикуляцией. «Какая же ты умная», – успокоившись, искренне восхищаюсь я. «Я просто умею формулировать. Не сосредотачиваюсь на мелочах, шире вижу картину. Ум ни при чем. Просто у меня панорамный взгляд».