Пришелец - [29]

— Какие же вы дурные! Подтруниваете над дамой! — Магдалина уже не смеялась, она была в ярости. Ее чепец, отдаленное подобие колпака для кофейника, съехал на один глаз. — Не забывайтесь, я по происхождению выше вас, вместе взятых. Мой отец был подполковником!

— Знаем мы, что за подполковник, — хмыкнул Роберт. Затем повернулся к молодому человеку и взглянул на него вопросительно. — Кстати, о происхождении, раз уж Магдалина его затронула. Она рассказывала, будто ты с неба свалился. Что еще за байка такая?

— Я и правда ничего не знаю о своих родителях. Возможно, я и впрямь пришелец, но это не повод для усмешек! — Молодой человек посуровел и как бы замкнулся в капсуле.

— Да я не со зла, — извинился Роберт. — Только когда такую туфту слышишь, тянет еще кое-что узнать. А посмотришь на тебя (переход на "ты" произошел у него совершенно естественно), и сразу поверишь. Точно Христос: имущество свое раздаешь и на квартиру безо всякой платы пускаешь. Никогда с подобным не сталкивался! — покачал он головой. — Ну да ладно, замнем для ясности! Магдалина, отдай шарик мне, а то еще что-нибудь приключится…

— Не отдам! Ты его зажилишь! — живо выпалила она.

— Домой-то ты его все равно принесешь. Это наше общее достояние.

— Да, общее достояние, — блаженно повторила Магдалина, но шар таки не отдала, а пихнула его за пазуху. — Там будет видно!

Роберт пожал плечами — что ты с этакой будешь делать!

Но тут по лицу Магдалины пробежала тень:

— Он уже не холодный. А сперва приятная дрожь пробирала от холода…

— Ты о чем?

— О шаре, конечно…

— Да как ему быть холодным! Ты ведь его между титек затиснула. Вот когда мы его на окно положим возле твоего цветка, он опять станет холодным.

— Точно, положим, — с жаром согласилась Магдалина. Кажется, она готова была подняться, чтобы накормить своего усталого, чуточку ворчливого, но все же милого муженька.

Они и впрямь встали.

— Странный ты человек, но вообще-то хороший, — сказал Роберт. — И вроде бы на органе играешь. Мне музыка нравится. Одного я не пойму, на кой тебе Моноцетти дался. Магдалина как-то говорила.

— Пошли, пошли! — Она потянула его за полу, опасаясь, как бы не вспыхнула ссора.

— Ладно. Спасибо вам. До свидания! И заглядывайте к нам! — пригласил в заключение Роберт.

— Непременно заглядывайте, — присоединилась к мужу Магдалина и сделала некоторое подобие книксена.

Они вышли.

А на полу, в том месте, где стоял Роберт, осталась какая-то бумажка. Листик, напечатанный на ротапринте. Молодой человек поднял его — и невольно взглянул на текст: "Далой тиранию!!! Далой тодальное государство!!!"

Молодой человек заметил орфографические ошибки, но даже не улыбнулся, ему было не до смеха. Лишь подумал: вероятно, крупные грамотеи решили, что "тодальное" происходит от немецкого "der Tod", что значит "смерть".

Он вздохнул. Почему-то вспомнил жирного клопа, ползшего по супружескому ложу.

Следует заметить, что наш герой был в полной растерянности.

7

Представим себе рождественский вечер в беднейшей части города и, пожалуй, перенесем сюда главного героя нашего повествования. Именно рождественский вечер. Новогодний праздник хорош, но лишен той таинственности, того дивного умиления, а также необычной смеси страхов, благости и невесть откуда исходящих флюидов, которые столь желательны нам сегодня. В новогоднюю ночь хлопают пробки шампанского, шипит вода, когда на удачу льют в нее раскаленное олово, веселятся анонимные карнавальные маски. В новогоднюю полночь небо на миг расцвечивается красными, синими, зелеными ракетами, и бывает столь же светло, как днем. А рождественский небосвод обычно ниже и темней, порой он бархатисто-черный, фиолетово-черный, непроглядно-черный и гасящий звуки, так что невесть откуда падающие хлопья снега кажутся удивительно крупными и несколько ирреальными.

И даже одно и то же одеяние Санта Клауса существенно разнится в цветовой гамме — в Новый год оно светлее и ярче и как бы из лучшей ткани, а в Рождество какого-то более темного тона, как бы отдающего тайной, эхом далекого распятия.

Итак, в этот вечер молодой человек прогуливался в беднейшей части города, в предместье, как сказали бы люди старшего поколения, подняв воротник и нахлобучив шапку, ибо шел снег, густой и липкий по случаю оттепели, и, попадая на ресницы, оставался на них, так что окружающие предметы расплывались. Старые деревянные дома, бурые рабочие казармы как-то особенно жались к земле. Окна мерцали вроде бы совсем по-другому, по-особенному желтовато, в большинстве из них горели не лампы, а свечи, и косые тени от елок изламывались на потолках.

На узких улочках, тихих и пустынных, лишь изредка попадались запоздалые путники. Они пробирались, втянув голову в плечи, сквозь тесные щели, потому что именно такими представлялись под низким небом эти улочки, зажатые темными домами. Поздние прохожие шагали торопливо, сгорбив спину и потупив взор, будто пребывание на улице было сегодня чем-то запретным.

Таким образом, молодой человек шел почти в одиночестве, при желании мог заглянуть в любое невысокое окошко и увидеть сквозь реденькие занавески комнатку с елкой, свечами, ангелочками из станиоля и конфетами в целлофане, висящими на ветках. Вокруг елок люди сидели, сложив руки, удивительно тихо, и смотрели на оплывающие свечи, которые в рождественский вечер производят совершенно иное впечатление, чем в новогоднюю ночь. В глазах ребятишек мог застыть своеобразный страх (впрочем, едва ли различимый с улицы), да, совершенно необъяснимый страх, хотя еды на столах было больше обычного, в том числе даже коврижки и овсяное печенье, далеко не всегда им доступное.