Пришёл солдат с фронта - [7]
Как-то я зашёл в 14-ю группу после возвращения ребят с занятий. Они что-то взволнованно обсуждали. Я поинтересовался, в чём дело, и ребята рассказали мне о том, что учительница истории выгнала с урока ученика Гаврилова за нехорошее поведение. Этот случай, сам по себе тривиальный для нашей школы, вызвал возмущение ребят тем, что учительница заявила: «Я запрещаю тебе вообще ходить на мои уроки!» — «Как это так?» — спросил изумлённый ученик. «А вот так, — ответила учительница, — мне надоело видеть твою физиономию». Я постарался успокоить ребят, сказав, что учительница просто погорячилась, и посоветовал Гаврилову как следует подготовиться к следующему уроку и, несмотря на абсурдный запрет, прийти в класс и тихонько сидеть на своём месте. Я был уверен, что учительница «остыла», и всё обойдётся. Я недооценил её глупость. Гаврилов тихо, как мышка, досидел почти до конца урока. И тут учительница заметила его и выгнала из класса с криком: «Я же запретила тебе ходить на мои уроки!». Возмущению ребят не было предела. Пошла речь даже о бойкоте уроков истории. Я пошёл к директору и рассказал ему о происшедшем. Через несколько дней был вывешен приказ об увольнении учительницы истории.
Наступила весна. По воскресеньям я ездил в Кузьмовку уже на велосипеде. В один из таких приездов навстречу мне неожиданно вышел папа. Я писал в пятой главе первой книги, что после отбытия «срока» его оставили работать вольнонаёмным бригадиром на лесоповале. В связи с окончанием войны его отпустили с работы, и вот он приехал в Кузьмовку. Папа прослезился, увидев меня. Встреча получилась какой-то неловкой. Мне было одиннадцать лет, когда его арестовали. Он был тогда в моих глазах высоким, сильным, всё знающим, всеми уважаемым человеком. Я гордился папой и старался ему подражать. Теперь передо мной стоял совсем не тот папа. Маленький старый человек в серой лагерной куртке. Казалось, он стеснялся меня. А может быть, так и было. Мне было жаль его, но того чувства радости и любви, которое я испытал при встрече с мамой, не было. Стыдно, но это так.
Я послал письмо в Ленинградский электротехнический институт связи им. профессора Бонч-Бруевича (ЛЭИС) с просьбой сообщить мне условия приёма. Вскоре я получил ответ, что меня, как фронтовика, примут без экзаменов на любой факультет. На рынке в Торжке мы купили отрез тёмно-синего флотского сукна. Из него в мастерской был пошит китель военно-морского образца. Почему китель? Потому что его можно носить без рубашки — не видно, что под ним. Преимущество немаловажное для студента трудного послевоенного времени.
В конце июля я уволился из Спец. РУ-22. Прощание с ребятами было грустное. Мы успели полюбить друг друга.
Ленинградский Электротехнический
1. ЛЭИС1
В августе 1946 года я приехал в Ленинград поступать в институт. Меня приняли без экзаменов на телевизионное отделение радиотехнического факультета. Я был очень доволен. Сбывалась моя мечта. Телевидение в ту пору было новым направлением радиотехники. Исследовательские работы в этой области велись уже давно, но регулярное телевизионное вещание началось в Москве только с ноября 1948 года, а в Ленинграде — с января 1949 года. Поэтому до сих пор инженеров-телевизионщиков не готовили. Мы были первыми.
Заведующим кафедрой телевидения был профессор Павел Васильевич Шмаков (1885 — 1982). Он основал кафедру в 1937 году и возглавлял её сорок пять лет, до самой смерти. Все относились к Павлу Васильевичу за его заслуги с большим уважением. Это был настоящий генератор новых идей, опережающих время. Так, например, ему принадлежит идея глобального спутникового телевидения и использования Луны для увеличения дальности передачи телевизионного сигнала, выдвинутая задолго до начала космических полётов. Примером практических достижений может служить изобретение в 1933 году совместно с П.В.Тимофеевым супериконоскопа — электровакуумного прибора, на порядок повысившего чувствительность передающих телевизионных камер. Это дало возможность вести передачи с открытых площадок, из театров и концертных залов. И многое, многое другое.
«Папа Шмаков» был седовласым, невысокого роста крепким стариком. На заседаниях учёного совета он обычно спал, но всё слышал. Если докладчик начинал нести ахинею, он сразу же просыпался и ехидным вопросом ставил докладчика в тупик. Рассказывали, что на праздновании девяностолетнего юбилея Шмакова один из гостей, который был на двадцать лет моложе юбиляра, выразил желание быть приглашённым на столетний юбилей. «Обязательно приглашу, если доживёшь», — ответил Шмаков. Павел Васильевич не дожил трёх лет до ста. Он умер от травмы, поскользнувшись на льду. Когда ему было уже около девяноста лет, на дверях лаборатории телевидения прикрепили табличку с надписью: «Лаборатория имени П.В.Шмакова». Я в первый и последний раз столкнулся со столь высоким прижизненным почтением к человеку науки.
Ни я, ни другие поступающие в институт ребята не имели никакого представления о телевизионной технике и никогда даже телевизора не видели. Мы знали только, что телевидение — это передача изображения движущихся предметов на большие расстояния с помощью радиоволн. Не знаю, что чувствовали другие, но я был полон волнующего ожидания встречи с этим фантастическим достижением человеческого разума. Даже не верилось, что меня научат разбираться в сложных физических процессах, на которых основана работа телевизионных систем, читать схемы, и я даже сам смогу проектировать новую аппаратуру. Я был счастлив.
