Пришедшие издалека - [60]

— Эвансу очень худо, он не спал всю ночь, — сказал Уилсон.

— Мне кажется, он помешался. Можно ли чем-нибудь помочь ему?

Доктор отрицательно покачал головой:

— Безнадежно! У него признаки сотрясения мозга, это результат падения.

— Ужасно, что Эванс задерживает всех, но мы будем с ним до конца, Билл.

— Разумеется! Судьба каждого — общая судьба.

Утром 17 февраля Эванс бодро сказал:

— Сегодня мне, вроде, неплохо. Займу свое место в упряжке, совесть меня грызет: все работают, а я только мешаю.

— Лучше отдохнуть вам хотя бы еще денек, идите тихонько сзади, — мягко посоветовал доктор.

— Нет, я повезу сани.

Спустя полчаса у него свалились лыжи, он сбросил лямки и немного отстал. Позднее догнал товарищей, расположившихся на короткий привал. Пошли впятером, но Эванс опять задержался. Четверо продвинулись к скале Монумент.

Дальнозоркий Боуэрс беспокойно оглядывался.

— Эвансу плохо, он опустился на четвереньки…

Все поспешили на лыжах обратно. Эванс с блуждающим диким взором стоял на коленях, помороженные руки его были обнажены, одежда в беспорядке.

— Что с вами, дружище? — ласково спросил доктор.

— Сам… не знаю… знаю… верно… обмор… обморок, — запинаясь, бормотал больной.

Отс остался с ним, трое помчались за санями. Вернулись, уложили Эванса и отвезли к Монументу. На руках внесли в палатку.

Уилсон склонился над больным, обхватил пальцами его левое запястье. Пульс чуть прощупывался. Рука холодела.

— Он агонизирует, — прошептал доктор.

Лицо Эванса приняло строгое выражение, губы разомкнулись.

Уилсон бережно сложил его руки на груди.

— Скончался…

Скотт чувствовал, что самообладание покидает его. С невыразимым волнением смотрел он на покойного. Страшно так потерять товарища! Невероятно, что тот, кого все называли богатырем, мертв! Но судьба милостива: она унесла Эванса в самый критический момент, когда ради спасения остальных казалось необходимостью оставить его.

Два часа товарищи не отходили от охладевшего тела. Прощай, Эдгар Эванс!.. И они снова бредут, моля о сильном попутном ветре, тащат сани, на которые взвален тяжелый мешок с геологическими образцами.

— Наша коллекция поможет ученым разгадать прошлое Антарктиды, ведь это одна из главных целей экспедиции, — просящим тоном говорит Уилсон.

— Как ни тяжело, Билл, мы не бросим эти образцы, — твердо обещает Роберт Скотт.

Раннее мартовское утро. Мороз 40 градусов. Полтора часа понадобилось Отсу, чтобы обуться. На его ноги жутко смотреть. А дорога?! Шершавый кристаллический снег — как песок… Титус мучительно страдает. Положение крайне опасное, все складывается против них: запасы продовольствия ничтожны, почти во всех металлических банках с керосином, взятых на путевых складах, нехватка. Почему такая напасть? Недосмотр, оплошность?..[12]

Ветер терзает четырех путешественников. Помочь друг другу они уже не в состоянии. Доктору трудно вдвойне — он самоотверженно ухаживает за всеми. У Отса адски болят ноги, но он не жалуется и, пока остальные ищут дорогу, терпеливо сидит на санях. Титус понимает, что стал обузой для друзей.

Как и всегда, вечерами Скотт берется за дневник. «Левая нога бедного Отса никоим образом не дотянет, — пишет он 8 марта. — Титус спросил, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсон, понятно, должен был сказать, что не знает. На самом деле их нет… Сомневаюсь, чтобы мы могли пробиться… Ясно, что Титус близок к концу».

Мужественный Отс просит совета: что ему делать? Только одно, Титус: идти, пока хватит сил!

С решимостью отчаяния Скотт приказывает:

— Достаньте свою аптечку, Уилсон, и раздайте всем яд.

Доктор с протестующим жестом отстранился:

— Кон, я не верю!

— Хотите, чтобы я повторил?! — резко бросил начальник.

— Вынужден подчиниться. Если я откажу, вы взломаете аптечку, отнимете силой…

Таблетки наркотиков, взятые доктором для обезболивания, разделили поровну. Скотт взглянул на свою смертельную дозу. Избавление? Нет, время еще не подошло…

— Мы не имеем права сдаваться, а обязаны бороться до конца, — произнес капитан и отчетливо договорил: — До естественного конца.

Очередной удар был так ужасен, что Скотт потерял счет числам. Было это 15 или 16 марта.

— Не могу идти, — сказал Лоуренс Отс утром. — Уложите меня в спальный мешок и оставьте.

— Этого не будет!

— Я в тягость всем. Не хочу, чтобы вы из-за меня погибли.

— Надо идти, Титус!

Боль была нестерпима, но он послушно встал и проковылял несколько километров.

Отс не позволял себе терять надежду и в то же время не желал пережить ночь. Она минула. Бесновалась пурга. Отс проснулся. Вспомнил полковых друзей — они одобрят его решимость… Заговорил о матери. Потом поднялся, сказал негромко, спокойно:

— Пойду пройдусь. Быть может, вернусь не скоро.

Он доплелся до выхода. На мгновение задержался.

Товарищи безмолвно глядели ему вслед. Вернется?.. Сдерживая стон и не оборачиваясь, он выбрался из палатки. Титус! Бесстрашная душа!..

Больше его не видели. Никто, никогда.

«Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца, несомненно, недалеко», — писал Роберт Скотт.

19 марта Скотт, Уилсон и Боуэрс остановились на ночевку в двадцати километрах от спасительного Лагеря одной тонны. Там ждут друзья, там пища, топливо, теплая одежда — жизнь! До Лагеря лишь один переход, самое большее — два. Но остатков продовольствия и керосина вряд ли хватит до завтрашнего вечера.