Принцип Троицы - [51]

Лишь Дина спала в эту ночь беззаботно, как младенец, с радостным и торжественным чувством отданного долга. А люди, не сговариваясь, узнав, кто она и где живет, несли к ее крыльцу одежду и обувь: кто новую, кто поношенную, чувствуя, что не могут остаться в стороне. «Пусть и юродивая! Но с какой силой Духа» — думали они.

* * *

Она проснулась до рассвета, удивляясь тишине мыслей и необычайной, прозрачной ясности в голове. За узеньким окном в предрассветном тумане шелестел лес. Новый день принес новое ощущение — хрустальная прохлада разливалась от макушки вниз, наполняя все тело потоком спокойствия. Дине показалось, что ее зрение стало лучше — все вокруг было предельно четким, даже чересчур, словно старательный рисовальщик нажал на грифель карандаша, прорисовывая контуры, и подчеркнул тени, сделав образы более контрастными. Девушка укуталась в одеяло и вышла на улицу. Она не поверила своим глазам, выйдя за порог. Чем-то наполненные свертки и пакеты, и не пара, а, пожалуй, с десяток дожидались утра под крыльцом и на ступенях. Присев на корточки, Дина потянула торчащий кусок ткани из первого попавшегося пакета — это оказалось не новое серое платье с блеклыми желтыми цветами. Она заглянула в другой — там лежала голубая кофта с поясом, под которой прятались еще какие-то вещи. За свертком стояли умеренно сношенные туфли, а на поручнях крыльца покрылась капельками росы нераспечатанная упаковка колготок и самодельная цветастая сумка-котомка.

Дина сошла с деревянного настила на влажную траву. В тот момент, когда ее ноги коснулись рыхлой холодной земли, из неясной сизой дымки на востоке выкатился раскаленный шар, как прожектором осветив худенькую фигуру в байковом одеяле. Дина засмеялась, встречая солнце. Оно разговаривало с ней на языке света, а девушка звонко отвечала то ли ему, то ли Богу: «Спасибо, Господи, Отец! Спасибо за душу мою! Благодарю тебя за свободу! За дары! Я люблю тебя!» — ее сердце переливалось через край, не вмещаясь в груди.

«Возможно ли, чтобы это все было со мной? Реально ли это? — говорила она себе и сразу же продолжала. — Да, да! Возможно! Только это и реально!» Ее хрупкое тело трепетало от ощущения совершенного восторга, и на секунду она будто бы вознеслась над смятой травой…

Как же она счастлива, что знает «любовь»! В памяти всплыло жесткое лицо Сета, и в ней проснулась жалость к нему: наверное, он безудержно стремится к власти, потому что никогда не испытывал любовь… А каждый человек ее достоин — и Сет тоже. В этот момент она почувствовала, что всякая любовь, которая есть в ней — к Виктору, к родным и друзьям, к этому месту и людям — это часть той Большой Самой Настоящей Любви, от которой и рождается все на свете. От нее сердца и души вспыхивают, как огоньки свечей, зажженных от Благодатного Огня, ниспадающего с небес в Пасхальную ночь.

Почти за тысячу километров от солнечного пятнышка, расцветшего между склонами гор, вдруг проснулся пациент больницы скорой помощи. Он не открывал глаз, умоляя сон продолжаться. Но, одарив волшебной искрой, сон растаял, оставив послевкусицу счастья, еще теплившегося на губах поцелуем призрачной любимой.

* * *

«Срама-то не стыдится!» — возмущенно фыркнула бабка Зоя, увидев новую соседку в одеяле. Странная девушка разговаривала то ли сама с собой, то ли с горами и смеялась, не слишком запахнув то единственное, что прикрывало ее наготу. И пусть она делала это в своем дворе, скрытая от чужих глаз зарослями кустов, бабку раздражало — она-то видела! А, значит, срам! И не важно, что ворчливой Зое Ивановне пришлось для этого специально выглянуть из-за забора. «Ой, распутница! Ох, что делает! Колдует, небось…» — возмущенно сотрясала головой местная сплетница. Отпустив ветку сирени, бабка покинула наблюдательный пункт. Надо к заутрене собираться — уж ни за что Зоя Ивановна не пропустит службу! Она поправила кипельно-белую косынку на голове, одернула военным движением новую, специально для походов в церковь приобретенную зеленую мохеровую кофту, и, как Наполеон на Москву, отправилась к заутрене.

Бабка Зоя прожила здесь всю жизнь, отправив на тот свет трех мужей одного за другим. Ее старший сын тоже не докучал ей, отбывая срок далеко на Севере, младший уехал в город, изредка отписываясь о болезнях и невозможности приехать. Дочка, такая же злая, как и мать, навещала ее по праздникам, приезжая из районного центра. Перемолов кости всему свету, они непременно ругались и сами, жестко отхлестывая друг друга словами, после каких обычно люди не видятся никогда больше, но не они. Выльют грязь друг на друга ушатами да обсохнут.

В доме Ивановны не было ни пылиночки, в саду все по местам: парник, грядки вычищены, деревья подрезаны и побелены. Она и о своем быте заботилась, и второй домик пристроила — для туристов. «Я — рачительная хозяйка!», — гордо говорила бабка. С чувством, с толком наняла работников, чтобы сделали достойный ремонт, провела в дом водопровод — для капризных приезжих, купила новую мебель и, конечно, сдирала с постояльцев побольше других — за комфорт, за лес за окном и за вид на горы.