Принцип Отелло - [2]

– Да прям! Я вот с мужем со своим сколько раз разговаривала на эту тему, так он категорически против.

Василиса украдкой скользнула взглядом себе за пазуху, где могло быть и побольше, вздохнула и тут же, выдернув правую руку из-под подбородка, пощупала складки на спине, перетянутые полоской лифчика. Где надо – не нарастает, а где не надо – пожалуйста. Да еще сколько!

– Муж твой никогда не станет тебе говорить правду, дурочка, – снисходительно хмыкнул Саня и нахмурился, усмотрев на мониторе не то, что хотел. Тут же принялся стучать по клавиатуре, не забывая бубнить: – Какой же мужик признается своей жене, что ему она давно надоела, что девчонки с красивыми титьками и упругими попками ему много милее, даже если они и скачут в телике…

– Урод ты, Саня, – со вздохом произнесла Василиса. – Хоть бы раз для пользы дела соврал. Одно расстройство с тобой, придурком.

– Я же за правду, Васька! – Сигитов с облегчением выдохнул: ровные столбцы цифр снова запестрели так, как ему было надо. – Муж тебе врет, подруги врут, за спинами козни плетете друг другу. Я один только и способен тебе правду сказать.

– А что мне с твоей правды, Саня? Сиськи, что ли, вырастут? – Василиса перевернулась снова на спину, не без удовольствия поглазев на свой совершенно плоский живот – хоть тут-то природа-мать не разочаровала.

– На кой они тебе, Васька?! Дура ты, что ли? У тебя же есть.

– Мало!

– Так возьми и пришей. Сейчас все так делают.

– Муж не хочет. Говорит, что ненатурально.

– Правильно говорит… Оп-па! Есть! – Саня соскочил с крутящейся табуретки и заскакал по комнате. – Есть, есть, есть!!! Ха-ха-ха!!! Васька, есть!!!

Она наблюдала за его козлиным перескоком по комнате совершенно без интереса. Привыкла давно и к выходкам его идиотским, и к гениальности его. Одно другого совершенно не исключает, была она уверена. В Саньке всего было поровну. Наверняка теперь кого-нибудь снова щипанул, вот и скачет от радости. И чудо случилось, и денег в кармане прибавилось. А вот что ее постоянно удивляло, так это то, с каким благоговейным трепетом воспринимал Санька свершение чуда, которое же сам и сотворил.

– Ты прямо как ребенок, – говаривала Василиса, когда он после своего странного перепляса замирал минут на десять, безмолвно созерцая дело рук своих. – Чего ты млеешь? Ведь гений ты, а не кто-то еще.

– Не-ет, Васька, ты ничего не понимаешь, – шептал он. – Это божий промысел, не иначе. Я порой и сам не понимаю, как все происходит! Надо же…

Все было точно так же, как и всегда. Наплясавшись вдоволь, Сигитов – верный друг, помощник и брат почти – уселся перед компьютером и с полуоткрытым ртом замер.

Василиса вздохнула. Придется срочно топать на кухню, что-нибудь поджарить или отварить, чтобы вывести его из созерцательного ступора, иначе ее визит может затянуться надолго. А сегодня ей нельзя. Сегодня любимая мама ее мужа к ним в гости грозилась нагрянуть.

С какой силой суеверно почитал Санька Сигитов слово «рикошет» (он покаялся ей однажды во хмелю), с точно такой же силой Василиса Сахарова ненавидела слово «свекровь». Оно вызывало у нее стойкое суеверное отвращение. Она даже произносить его вслух старалась как можно реже, твердо помня, что поминать лихо, пока оно тихо, не след. А что «свекровь» и «лихо» – слова однокоренные почти, Василиса была практически уверена.

– Саня, ты только вдумайся в смысл этого страшного слова, – рыдала она как-то на его плече. – Оно состоит из двух частей: «све» и «кровь». Сечешь, что это значит? Не знаешь, так я тебе скажу: значит бабе постоянно нужно напиться чьей-то свежей крови. В данном случае моей. Иначе она просто не выживет, если не напьется моей свежей крови…

Наверняка у Сигитова имелась более правильная формулировка для обозначения этого слова, но он промолчал. Молча поглаживал плачущую подругу по голове и старательно скрывал, что страдает вместе с ней. Но ему даже говорить ничего не нужно было – Василиса сама всегда чувствовала сердцем. Чувствовала его сопереживание, желание помочь, защитить, оградить и еще бог знает что сделать, лишь бы ей только было хорошо и комфортно.

Она поначалу подозревала его в тайной влюбленности в себя. Давно, классе в восьмом или в девятом. Пыталась кокетничать. Но Санька тут же пресек все ее выверты, спросив:

– Васька, ты дура, что ли? Ты ж свой в доску пацан для меня и вдруг заигрывать со мной вздумала! Ты прекращай давай…

Она и прекратила. И никогда больше не возобновляла попыток. И обоих такое положение устраивало, до самых сегодняшних пор.

На кухне у Сигитова царил образцовый порядок, насколько такое вообще возможно в холостяцкой квартире. Нет, все было вымыто, пол подметен, шторы на окнах чистые, стекла в них тоже. Но вот тарелки упорно игнорировали сушку над раковиной и стояли высокой ровной стопкой прямо на рабочем столе. Мол, чего надрываться-то, совать их туда-обратно? Нерациональное расходование энергии, считал Сигитов. Чашки присутствовали рядом. Две кастрюли, чайник и сковорода – все его посудное имущество – топорщились чистыми боками на газовой плите. Их убирать тоже не следовало, поскольку они всегда должны находиться под рукой. Холодильник был забит до отказа вакуумными упаковками с уже нарезанной колбасой, треугольниками сыра, упакованными в фольгу, салатами в пластиковых контейнерах, фруктами и овощами. Мясо и рыбу Сигитов не покупал, считая, что на их приготовление уходит очень много времени. А его он был лишен. Время – единственное, чего ему всегда не хватало. В остальном он никогда не чувствовал себя обделенным.