Принцессы, русалки, дороги... - [35]

Пряничные украшения, бесчисленные зубцы, башенки, флюгера... Как будто вот-вот появится золотой петушок на шпиле какого-либо дворца, а за старыми дворцовыми стенами блеснет молочная река, текущая меж счастливых кисельных берегов.

Но грязные доки с нависшим над ними, как чугунная плита, пароходным дымом, по митинги бастующих напоминали о том, что для столицы Англии характерно не только смешение стилей, смешение эпох, сказочность, фантастика...

ПУШКИН В ЛОНДОНЕ

...Их читал в Гайд-парке хмурый докер,

Силу потерявший на реке, —

Бог весть как заученные строки,

Но зато — на русском языке!

Строки шли, как волны, — выше, круче.

Слушал парк, дыханье затая.

И сиянье пушкинских созвучий

В городе чужом узнала я.

Не разброд рифмачества капризный,

Не гармонии подбитой крик, —

Нет, то был язык моей Отчизны,

Наш прекрасный, наш родной язык!

3

За завтраком разговариваю с известными солистами Большого — Сергеем Коренем и Сусанной Звягиной. Корень напоминает, что почти полвека прошло с тех пор, как русский балет последний раз был в Лондоне. Тогда известный театральный деятель Дягилев привез в Англию «Петрушку» и «Шахразаду».

— Наверно, на наши спектакли придут и те лондонцы, которые видели русский балет тогда. Если они живы, конечно! — говорит Корень.

— И будут смотреть на нас, стараясь понять, «что сделала с балетом Советская власть!» — заключает Звягина.

После завтрака идем на репетицию в театр Ковент-Гарден. Идем по улочкам, на которых валяются охвостья зелени, разбитые и загнившие фрукты. И хмурые, улочки, где громоздятся, почти влезая друг на друга, темные грузовики, странно солнечно пахнут лимонами, апельсинами, бананами.

— Великолепный аромат юга! — замечает кто-то из артистов.

— Принципиально согласен с вами. Пахнет Азией и Африкой. У нас там колонии, — отвечает наш провожатый из гостиницы.

Как прочно вбита в англичанина привычка считать себя собственником далеких стран, не виденных им никогда! «У нас там» — говорит рядовой служащий средней лондонской гостиницы «Шафтсбери». Но почему так знакомо звучит в Лондоне это словечко «принципиально»?.. Ах, да! Бернард Шоу. Великий сатирик вложил в уста одного из действующих лиц пьесы «Человек судьбы» такое рассуждение о своих соотечественниках:

«Когда англичанин желает чего-нибудь, он никогда не говорит, что он этого желает. Он терпеливо ждет, покуда в его уме, неизвестно каким образом, не сложится пламенное убеждение в его нравственном и религиозном долге, заключающемся в том, чтобы покорить себе обладателей желанного для него предмета... И всегда на все у него готова эффектная поза нравственного человека... Никогда вы не найдете, чтобы англичанин был неправ. Он ничего не делает без принципов. Сражается с вами из принципа патриотизма, грабит вас из принципа деловитости; подерется он с вами — это принцип мужественности...»

Не слишком ли зло высмеивал Бернард Шоу Англию и ее граждан?.. Но ведь на то и сатира, чтобы бичевать пороки, и разве мудрая и даже благожелательная терпимость по отношению к «злому жанру» не является одной из составляющих могущества нации?!

...Знаменитый рынок Ковент-Гарден когда-то занимал отведенное для него довольно ограниченное место. Но растет население города, и рынок растет: мясо, овощи, фрукты захлестывают ближайшие переулки. Рынок уже разместился во всех этих узких улочках и переулках, окружающих театр.

— Вот это торговля! Смотрите, театр Ковент-Гарден оказался в самом центре рынка! — говорит наш провожатый. В его словах гордость. Не пойму только: он гордится театром, устоявшим в окружении рынка, или настойчивостью рынка, теснящего театр?

А через несколько минут мы убедились, что в самом центре рынка — множество англичан, для которых искусство важнее торговых лавок.

Неподалеку от главного входа в театр Ковент-Гарден собрались, как показалось мне, просто-напросто безработные. Серые от бессонницы небритые лица, запыленные пальто и куртки.

— Попробую собрать материал для корреспонденции в «Труд»! — сказала я артистам.

Не раз я слышала, что англичанин, где бы он ни был, держится обособленно, неохотно вступает в разговор. И я решила, что называется, не набрасываться па людей с расспросами, а просто смешаться с толпой, прислушаться к репликам, к замечаниям. Но почти тотчас ко мне обратился человек в добротном пальто:

— Может быть, вы знаете: надо ли надеяться хоть на что-нибудь? Я вчера не ужинал, сегодня не завтракал!

Мне подумалось, что слишком уж пал духом этот хорошо одетый английский безработный, и я сказала:

— Уверенность у вас должна быть, а не только надежда!

— У скольких человек может быть полная уверенность? — деловито спросил англичанин.

— У всех!

Мои слова произвели потрясающий эффект. Люди вскочили с тротуара, забросали меня вопросами: как я могу подкрепить свое заявление о том, что билеты на гастроли Большого театра получат все? Знаю ли я, в каких спектаклях, кроме премьеры, будет танцевать Уланова? И вообще, что я толком знаю о дополнительной продаже билетов?

Вот тебе на! О билетах я ровно ничего не знала. И не от желания читать лондонцам лекции, а просто пытаясь хоть как-то компенсировать людей за разочарование, я стала рассказывать невыспавшимся и еще не позавтракавшим людям у Ковент-Гардена все, что более или менее знала о советском балете. Рассказала о составе труппы: Уланова, Стручкова, Жданов, Фадеечев, Корень, Карельская, Тимофеева, Кондратьева, Ильющенко, Звягина, Варламов, Хохлов... Сказала даже об идейности советского искусства.