Тимофей Гермогенович не выдержал и поморщился — но скорее от головной боли, чем от тяжести рассказываемого.
— Но уничтожить куклу я, разумеется, не смог бы — для меня это было почти всё равно что снова, на этот раз собственноручно, убить Киру, — пояснил он. — Однажды я всё-таки почти решился раздолбать её ко всем чертям, но в ту же ночь мне приснилось, как я беру молоток, подхожу к кроватке, с размаху бью куклу по голове, откалывая большой кусок лица — и тогда она распахивает уцелевший глаз и начинает дико кричать, а из скола тугой струёй хлещет кровь... Я проснулся в обмоченной постели и понял, что скорее покончу с собой, чем трону куклу хоть пальцем...
Старик растерянно умолк, не зная, как ему перейти к самой странной части своей истории. Архипов невольно помог ему:
— Как?.. — не выдержав гнетущей тишины, каркнул он. Прочистил горло, попробовал ещё раз: — Как она ожила? — и уточнил, отчаянно надеясь на отрицательный ответ: — Кукла ведь ожила, правда?..
— Вы угадали... — с видимым облегчением промолвил Тимофей Гермогенович. — Это произошло настолько буднично, что я даже не удивился... Я думаю, она знала, что если обставит всё как в какой-нибудь сказке, если куклу пробудит к жизни моя горячая слеза, капнувшая на неё, или что-то ещё в подобном волшебном духе, я не выдержу и свихнусь окончательно...
— Кто «она»? — опять не утерпел Архипов.
— Галатея. — Тимофею Гермогеновичу этот ответ явно казался вполне очевидным. — Статуя, изваянная Пигмалионом из слоновой кости и оживлённая милостью Афродиты... Вы читали «Метаморфозы» Овидия?..
— Да, — соврал Архипов, и добавил на всякий случай: — В переводе, конечно же.
— Правда, ни там, ни где-либо ещё не сказано, что после смерти своего гениального супруга Галатея была взята на Парнас и причислена к числу муз, став покровительницей сначала скульпторов, а позднее — и кукольников с манекенщиками... — Тимофей Гермогенович потёр лоб. — Вам известно, кстати, что русское слово «кукла» — греческого происхождения?
— Нет, — признался Архипов.
— А жаль... Да и про ваше знакомство с «Метаморфозами» вы наверняка сказали неправду, иначе б напомнили мне, что «Галатея» — не подлинное её имя и у Овидия оно не упоминается...
— Я просто забыл об этом, — отнекался Архипов. Уверенное спокойствие старика частично передалось ему и пробудило любопытство: — А как её зовут по-настоящему?
— Я не спрашивал, а она не представилась: видимо, ей нравится её прозвище... К слову, так её окрестил Руссо в своей мелодраме, а значит оно нечто вроде «молочно-белая»... Хорошо ещё, что он не назвал её Каллипигией, — губы Тимофея Гермогеновича искривила кислая усмешка, — то есть «прекраснозадой», что, впрочем, тоже подошло бы ей... Я плохо помню, что было той ночью до того, как Галатея нанесла мне визит, даром что находился тогда в более-менее здравом уме. Кажется, я кричал и плакал, чередуя проклятия к Богу за то, что он отнял у меня Киру, с требованиями к нему же вернуть мне её... Когда разразился звонок, я опомнился и невероятно перепугался, вообразив, что ко мне явился сам Господь, разгневанный моими дерзкими речами, но за дверью, к моему удивлению, оказалась симпатичная гречанка — на вид довольно молодая, в современной одежде, правда, слишком уж легкой для январского мороза, но когда она заговорила, от её слов и голоса повеяло такой нечеловеческой древностью, что мне стало ещё страшнее... «Твой народ отвернулся от своих богов, — ласково сказала она на моём родном языке, — но милосердные боги не отвернулись от своего народа. Моему предводителю стало горько взирать на твои страдания, и он направил меня к тебе».
— Это Аполлон её послал? — неуверенно предположил Архипов. Из древнегреческой мифологии он хорошо знал только Пана.
— Кто же ещё-то, — подтвердил Тимофей Гермогенович. — Педераст сребролукий... Лучше бы он позволил мне обезуметь до конца и спокойно кончить свои дни в приюте для умалишённых!.. Я, конечно, не сразу понял, о ком говорит эта дама и кто такая она сама, но когда она пояснила, что вернуть Киру из царства Аида не в её власти, зато ей под силу дать дыхание жизни изготовленной мною кукле, чтобы та заменила мне дочь, я начал что-то соображать... «У меня нет и сотой доли того могущества, — застенчиво призналась Галатея, — каким некогда обладала пробудившая меня. Обычно мне, как и всякой музе, дозволено только ниспосылать вдохновение творцам, и ныне я бы вовсе была бессильна помочь тебе — когда б не пепел, что ты смешал с глиной. Благодаря ему кукла сможет ожить — однако дар речи будет ей неведом. Ты согласен на это условие?» Я согласился не раздумывая, и тогда Галатея подошла к кукле и легко коснулась губами её фарфорового лба. Глазурованное лицо тотчас перестало блестеть в свете ночника, а его черты смягчились и сделались более естественными... Сперва я подумал, что больше ничего не изменилось, и решил, что Галатее всё-таки не достало силы, но затем пригляделся и заметил, что одеяльце на груди куклы стало тихонько вздыматься и опадать. «Она спит, — прошептала Галатея, — не буди её. Утром она проснётся сама»...
