Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - [13]

Я вдруг вспомнила, повернулась и подтолкнула вперед младшего брата:

– Папочка, тут Джоффре. Он весь вечер ждал тебя.

Мой брат поклонился с мучительным тщанием, а на лице отца появилось недовольное выражение.

– Разве тебе давно не пора спать?

– Да, дядя Родриго. – Улыбка сошла с лица Джоффре. – Но Лукреция… Она сказала, мы можем погулять по саду до твоего прихода, а я… я хотел…

– Да? Что ты хотел? Перестань мямлить и говори.

– Я хотел поздравить тебя! – выпалил Джоффре. – А еще хотел спросить, нельзя ли мне теперь жить с Лукрецией. Я очень скучаю по ней, а она говорит, что будет рада обо мне заботиться.

Отец кинул на меня пронзительный взгляд:

– Ты ему это говорила?

– Да. – Я нахмурилась, не понимая, что вызвало его недовольство. – Мы теперь редко видимся, и я подумала, если у меня будет собственное палаццо, то там хватит места…

– Ты неправильно подумала. – Он снова перевел взгляд на Джоффре. – Забудь об этом. Ты еще слишком мал, чтобы покинуть дом матери. Ваноцца этого не допустит. А кроме того, у Лукреции скоро появятся собственные важные обязанности.

Он поднял правую руку, подчеркивая значимость своих слов. В свете факела сверкнул массивный золотой перстень на его среднем пальце, с перекрещенными папскими ключами[21]. Я знала, что когда умирает очередной римский папа, его личное кольцо разламывают и для преемника отливают новое. Папочка, вероятно, был настолько уверен в своем избрании, что приказал изготовить себе кольцо еще до голосования.

Он протянул руку Джоффре, чтобы мальчик поцеловал кольцо.

– А теперь беги к Ваноцце и скажи, чтобы отвезла тебя домой. На улицах небезопасно, и я не хочу новых происшествий.

Джоффре посмотрел на меня несчастным взглядом, потом поклонился еще раз – теперь с меньшим тщанием. Он побежал в палаццо, и по его шаткой походке было видно, что он отчаянно пытается сдержать рыдания.

– Должен тебя попросить, чтобы в будущем ты не внушала ему всякие идеи, – обратился ко мне папочка. – Я понимаю: ты хочешь добра, но Ваноцце не понравится, если у нее заберут последнего ребенка.

– Он ведь и твой ребенок. – За всю жизнь я ни разу открыто не возражала отцу, но сегодня не могла понять, почему он с таким пренебрежением отнесся к Джоффре. – Я не понимаю, почему Джоффре не может жить со мной или знать, что он один из нас. Не думаю, что она там учит его уму-разуму…

– Лукреция, basta! – Он перешел на испанский, наш секретный язык, и при этом бросил взгляд через плечо на кардиналов его двора, собравшихся на террасе на расстоянии броска камня. – Хватит, – повторил он тихим голосом. – Я не позволю перечить мне. Я теперь римский папа и должен проявлять осторожность, в особенности в делах семейных. Мне и без того со многим приходится мириться, а ты еще навязываешь мне мальчика, который, возможно, вовсе и не мой сын.

– Не твой? – с удивлением проговорила я. – Что ты имеешь в виду?

Даже не успев закончить вопрос, я приготовилась к еще одному неприятному откровению. Нынешняя неделя оказалась на них богата.

Отец тяжело вздохнул:

– Пожалуй, я должен объясниться перед тобой. – Он взял меня за руку и повел в глубину сада, где стояла каменная скамья. – Я не уверен, что Джоффре – Борджиа. Говорю об этом с болью в сердце, но твоя мать была замужем, когда родила его, а я к тому времени… в общем, был не так увлечен ею, как прежде. Как я могу быть уверен, что Джоффре не сын ее мужа?

Не поэтому ли наша мать не говорила Джоффре о папочке? Не сомневалась ли и она тоже? Мой младший брат всегда искал благосклонности babbo, точно как Чезаре в его возрасте, а babbo всегда проявлял благосклонность только к Хуану. Но у Чезаре, по крайней мере, не было сомнений в том, что он сын папочки, а бедняжка Джоффре…

– Но достаточно на него посмотреть, чтобы убедиться, что он настоящий Борджиа, – сказала я. – Он похож на меня.

– А ты похожа на мать. Вот и весь сказ. Я, конечно, буду заботиться о Джоффре так, как если бы он был моим сыном, не позволю его обижать. Но я не могу разрешить, чтобы он жил в твоем доме… – Он поднял палец, призывая меня к молчанию. – А в связи с этим хочу тебе сказать вот что.

На его лице появилось мрачное выражение. Я примостилась на краю скамьи, глядя, как он кусает нижнюю губу. Вид у него был усталый: под глазами синяки, кожа землистая. В простой черной тунике и рейтузах, поцарапанных сапогах, обхватывающих его крупные икры, без своих официальных регалий, он напоминал расчетливого уличного торговца. Я всегда восхищалась тем, как он избегает внешних эффектов. Среди кардиналов в ярких красных мантиях и епископов в фиолетовых он выделялся простотой одежды. И вот необъяснимым образом эта его простота сегодня показалась мне обескураживающей. Я словно ожидала, что после избрания он каким-то чудесным образом преобразится, что его непогрешимость проявится внешне, выделяя его среди простых смертных.

Но ведь Джулия говорила, что римский папа все равно остается человеком.

– Джулия рассказала мне о вашем сегодняшнем разговоре. – Он выдвинул нижнюю челюсть, и я заволновалась. – Ей кажется, что ты недовольна. Ее даже расстроил твой тон.

Я прикусила губу, проглотив готовый ответ, что Джулии лучше было подумать о собственном поведении, чем расстраиваться насчет меня.