Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - [12]

Заняв место рядом с Адрианой, я поздоровалась со всеми гостями. Хуан стоял слева от Адрианы. Он вымылся и облачился в черный бархатный кафтан с широкими полами, подпоясанный золотым поясом с кисточками, на котором висел разукрашенный турецкий кинжал. Он тоже принимал обильные похвалы гостей, очаровывая их любезной улыбкой, как умел это делать, когда у него было настроение, словно и не заколол сегодня человека прямо перед нашими воротами.

С облегчением я обнаружила, что Джулия не пытается меня опекать, а гуляет среди гостей в роскошном платье из ярко-красного шелка и с алмазным ожерельем на шее. Подобным же образом не замечала меня и моя мать. Она облачилась в черное бархатное платье, которое было ей тесновато, и предпочитала держаться позади и давать указания слугам. Появления собственного мужа, синьора Канале, который пришел с моим десятилетним братом Джоффре, она почти и не заметила.

Рыжие волосы маленького Джоффре челкой ниспадали на его веснушчатый лоб, плотное тело было облачено в песочного цвета колет и рейтузы. При виде меня он улыбнулся, а я горячо обняла его в ответ и оставила при себе, пока гости занимали места.

– А дядя Родриго будет? – взволнованно спросил Джоффре.

Я улыбнулась, чтобы скрыть боль, которую почувствовала при этих словах. Он все еще жил с Ваноццей, которая так и не сказала сыну, что его любимый «дядя», которого он боготворил, на самом деле – его отец. Наверное, такая новость сбила бы его с толку. Он слышал, что я называю Родриго папочкой, но никогда не спрашивал у меня напрямую, почему ему не разрешено делать то же самое. Что-то он, вероятно, подозревал, но я решила, что Ваноцца сказала ему: у нас с ним общая мать, а про отца объяснять не стала.

– Я слышала, он скоро прибудет, – сказала я. – Так что ты, надеюсь, будешь вести себя наилучшим образом. Не станешь гоняться за Аранчино и кормить собак под столом. Договорились?

Он торжественно согласился, но я все же посадила его рядом с собой, чтобы нарезáть ему мясо и разбавлять водой вино. Хотя я и заверила Джоффре, что Родриго должен появиться, ко времени начала застолья его еще не было. Зато Хуан произнес тост за нашего отца, а потом – скучную речь о том, что в Риме начинается новая эпоха, что прежняя продажность будет искоренена и правда Христова восторжествует.

Если подобные речи и ожидались, то уж точно не манера, в какой они произносились. По ходу своей речи Хуан обводил собравшихся угрожающим взглядом, словно отмечая врагов. Пожалуй, кое-кого из гостей пробрала дрожь: они уже прознали про столкновение перед нашими воротами. Хотя на дороге к палаццо не осталось никаких следов (Томассо исполнил указания матери), я была уверена: будь тут хозяином Хуан, голова убитого наемника украшала бы наш стол, служа жутким предупреждением.

За столом мы просидели несколько часов, но наконец нас отпустили, и я повела Джоффре в сад: не хотелось слушать неизбежные сплетни дам и болтовню мужчин, смотревших на нас с многозначительным видом. Приблизилась полночь. Мы с Джоффре сидели на бортике фонтана, опустив руки в воду, и делали вид, будто ловим отражение звезд. Вдруг сад накрыла тишина, будто чреватое громом затишье перед грозой.

Я сразу же вскочила:

– Джоффре, быстро! Вытирай руки!

Свои я отерла о юбку, и мы бросились к дому. Едва успев добежать до внешней террасы, я увидела в галерее крупную фигуру и услышала мощный голос:

– А где тут моя farfallina?

– Я здесь!

Я побежала еще быстрее. Джоффре не отставал. Папочка схватил меня в объятия. От него исходил запах благовоний, впитавшийся в одежду вместе с соленым потом. Я наслаждалась его близостью, только теперь позволив себе почувствовать, как сильно испугалась днем у наших ворот. Теперь, когда babbo здесь, все будет хорошо. Никто не осмелится помешать нашему счастью.

– Ах, моя девочка!

Он так сильно прижимал меня к себе, что корсет вонзился в мои ребра, и я охнула:

– Ой, папочка, ты меня задушишь!

Он неохотно отпустил меня, нахмурив широкий загорелый лоб. Он никогда не носил головного убора, хотя к шестидесяти одному году растерял почти все волосы и его лысая макушка была покрыта пятнышками, как яйца малиновки. Его темные глаза, несмотря на малый размер, пылали страстью, когда разглядывали меня, словно искали видимые раны.

– Адриана мне все рассказала. Подумать только, что могло случиться… – Он сжал кулаки. – Я бы камня на камне не оставил от этого города, разбил бы его их несчастными головами.

– Пустяки. – Я выдавила улыбку. – Хуан ничего такого не допустил бы.

– Да, я слышал. – Он нахмурился. – Придется возмещать убытки семейке этого мерзавца. А еще придется заверить кардиналов наших общих судов в курии, что мой сын не собирается убивать недовольных направо и налево. Ничего себе тарарам в день моего избрания! Святые угодники, Хуан слишком часто хватается за меч! Не мог он просто прогнать этого бездельника?

– Он защищал нас. – По иронии судьбы мне приходилось выгораживать брата, которого я вовсе не любила. – Этот бездельник оскорбил нашу семью. И уже собирался вытащить нож.

– С ножом против меча у него не было шансов. А оскорбления – всего лишь слова. Мы не можем убивать людей за то, что они нас оскорбляют. – Он сухо рассмеялся. – Если бы за оскорбления убивали, то в этой стране не осталось бы ни одного человека благородных кровей. Большинство из них так или иначе порочили нас в свое время. – Папочка вздохнул. – Но самое главное, ничего серьезного не произошло. Ничего такого, что нельзя было бы уладить двумя-тремя сотнями дукатов.