Принцесса специй - [70]

Тило, вот и еще один день прошел.

Снаружи ждет Гита, от волнения в уголках ее глаз скопились черные тени, словно следы от размазанной туши.

— Я стучала и стучала, но никто не открывал. Потом увидела табличку и подумала, что, может быть, перепутала день. Я уже собиралась уходить.

Я беру ее за руку. Где жжение, словно от раскаленного железа, где покалывание ядовитых игл? Ничего этого нет. Вот какой прогресс по сравнению с первым разом, жена Ахуджи, и как много времени прошло с нашей встречи, но сейчас все же пока не время о тебе думать.

А хорошо это или плохо, что все так изменилось, — теперь уже сложно судить.

— Молодец, что не ушла, — говорю я и тяну ее за собой во внутреннюю комнату. Но прежде чем успеваю объяснить ей свой план, слышу, как кто-то еще подходит к двери и нетерпеливо стучит.

— Веди себя, как сочтешь правильным, — шепчу я, прикрывая дверь, — это все, что остается тебе, так же как мне.

Но внутренне я уповаю на специи. На непредсказуемое человеческое сердце.

— Ему действительно очень плохо, — говорит отец Гиты. Он опирается всем своим весом на прилавок, руки сжаты, как будто они у него тоже болят. Мужчина, лицо которого в иное время могло бы быть приятным, лучась добрыми и задорными морщинками. Человек, что просто хотел жить мирно и счастливо в своем доме с отцом, дочерью, — разве же это много…

— Отец — ну вы его знаете. И тошнит его, и скрючило от судорог в три погибели. А все такой же упрямый, — он трясет головой. — Кричит: «Не отправляйте меня в больницу. Раму, душой твоей умершей матери молю тебя, не отправляй меня к чужеземным докторам, не знаю, какую дрянь они там мне подсунут, так что я вообще сойду с ума и умру. А вместо этого пойди к старой женщине в Магазин Специй, она знает в этом толк, она скажет, что делать». И зачем я его послушался, не понимаю. Сейчас он уже был бы в госпитале, — он смотрит на меня так, будто это все моя вина.

Он и не подозревает, что в каком-то смысле это так.

— Я помогу тебе, — говорю я, более уверенная на словах, чем внутри.

Он держит себя натянуто, еще не готов поверить.

— Никогда не думал, что когда-нибудь придется сказать подобное, но это просто не жизнь, а какая-то череда несчастий. Если бы вы только знали все, что свалилось на нас в этом месяце.

Ох, Раму, я знаю.

Он вздыхает:

— Не представляете, как я устал от всего этого.

— Понимаю вас, я и сама тоже иногда так себя чувствую, — говорю я, ведь я пришла, чтобы, помогая людям, самой проникнуться их страданиями.

Он делает беспокойное движение. Хватит обмена любезностями.

— Ладно, что же вы мне дадите?

— Оно лежит в складской комнате, — начинаю я, — помогите мне вытащить его.

— Ну, хорошо, давайте, — мысленно он трясет головой, думая: что за глупость. Лучше бы пошел в аптеку.

— Извиняюсь, здесь нет электричества. Идите первым, вот вам фонарик, — продолжаю я, — посмотрите там в углу.

— Как это выглядит?

— Вы сразу узнаете, когда увидите. Точно вам говорю.

Овальный круг света двигается вверх и вниз, вытягивается и сокращается, проходит по полу и стенам. Замирает.

Я слышу резкий вдох, пронзительно-острый, как осколки битого льда — его и ее.

Я закрываю дверь.

У прилавка я крепко зажмуриваю глаза. Тило, сосредоточься. Мне остается надеяться, что в это время у себя дома, лежа в кровати, старик вместе со мной также направляет всю свою мысленную энергию на этих двоих.

Шип кантак, помогающий извлечь предыдущие занозы, как это произойдет? В норе ненависти так уютно? Маску правоты так сложно отнять от лица?

Трясущимися руками я зажигаю палочку редчайшего благовония кастури, на аромат которого сквозь лес безумно несется дикая лань, не зная, что это подстроенная человеком ловушка…

Как сложно признать вину. Сказать: я был не прав. Иногда так же трудно, как сказать: я люблю.

Отец и дочь находятся там так долго — что сейчас между вами: сможете ли вы перейти через боль, что глубокой расщелиной легла между вами, разъединив две ваши жизни, чтобы приблизиться на расстояние вздоха?

Звук распахнувшейся двери как шлепок. Он выходит. Один. Я замираю на вдохе, пытаясь вглядеться, что за ним.

Что он с ней сделал?

Немного припухшие веки, глаза как узкие щелочки. Что с его губами? Голос высокий и резкий, как острие ножа:

— Старуха, ты думала, такая дешевая шутка сработает? Что так вот просто можно снова восстановить семью, которую разрушило неблагодарное дитя?

Запах благовония, слишком сладкий, внезапно становится удушающим. Я бросаюсь мимо него во внутреннюю комнату, но он ловит меня.

В голове проносится мысль, легкая, как брошенная горстка семян. Меня он тоже убьет? Я почти желаю этого.

Но он крепко обнимает меня, смеясь, а позади него из двери показывается лицо Гиты, тоже смеющееся, мокрое от слез.

— Простите меня, бабушка, — извиняется он, — я не мог удержаться, чтобы не отомстить вам за этот фокус, подстроенный вами вместе с отцом. Но все равно большое спасибо.

А она: нет слов, но влажная щека, прижавшаяся к моей, говорит мне значительно больше.

Я не могу унять дрожь в руках и говорю, тоже сквозь смех.

— Зачем так издеваться над старой женщиной? Еще немного — и это меня пришлось бы отправить в госпиталь.