Принцесса Шиповничек - [7]

– Это я – принцесса Шиповничек, – повторяла Гемма. – Это я – принцесса Шиповничек.

Глава 3

– Пора в постель, – скомандовала Гемма.

– Ты обещала, что я могу лечь попозже, потому что мне уже десять лет, – возразила Сильвия. – А ты расскажешь какую-нибудь сказку.

– Только не «Спящую красавицу», – потребовала Шана, – какую-нибудь новую.

– А я хочу «Спящую красавицу», – сказала Бекка. – Я предпочитаю ее.

«Предпочитаю» было новое слово, которое она выучила только что.

– «Спящую красавицу» для Бекки, и она отправляется в постель. А потом другую сказку для двух взрослых дам, – улыбнулась Гемма, но старшие сестры уже выскочили из комнаты.

– Мы вернемся, когда ты кончишь «Спящую красавицу», – крикнула Шана из другой комнаты.

– И не раньше, – крикнула Сильвия.

Но очень скоро – сказка была еще в самом начале – они тихонько пробрались обратно, чтобы послушать знакомые слова.

Гемма рассказывала:

– …И король сказал, что пора позвать гостей.

– Много гостей? – спросила Бекка, хотя знала ответ наизусть.

– Огромное множество гостей. И накормить их всех пирожными и мороженым с золотых тарелок. А главное, не забыть послать приглашение всем добрым феям королевства.

– Но не злой фее.

Гемма крепче обняла девочку.

– Конечно, не злой – не той, что ходит в черном платье, в больших черных ботинках и в шляпе, расшитой серебряными монетками.

– Но она все равно пришла.

– Она пришла, словно ангел смерти. Она пришла и сказала: «Я проклинаю тебя, принцесса Шиповничек, и твоего отца-короля, и мать-королеву, и всех твоих дядюшек и тетушек, и двоюродных братьев и сестер. И всех окрестных жителей. И всех, кто носит одно с тобой имя». – Гемма задрожала всем телом, и Бекка накрыла ладошкой ее руку.

– Все будет в порядке, Гемма. Вот увидишь. Проклятие не подействует.

Гемма обняла девочку еще крепче и продолжила рассказывать.

Глава 4

На похороны собралось немного народа, в синагогу пришли лишь десятка два родственников и знакомых. Гемму мало кто знал, только родные. Раввин говорил о ком-то, слабо ее напоминающем. Бекка с трудом возвращалась из мира сказок, которые всегда рассказывала бабушка, к реальности происходящего. И лишь когда кантор запел, слегка фальшиво, но весьма прочувственно, она сдалась и унеслась в мечтах на поиски замка из любимой бабушкиной сказки.

До кладбища неподалеку от Кинг-стрит людей добралось еще меньше. Мимо грохотали грузовики, заглушая слова заключительной молитвы, которую читал раввин. Резко взвизгнули шины, и нетерпеливо загудела машина, притормозившая перед белкой, в панике перебегавшей дорогу, – во всем этом потерялись тихие рыдания Бекки.

Сильвия, зябко кутаясь в длинную, до щиколоток, черную норковую шубку, повернулась к мужу и сказала, как ей казалось, достаточно тихо:

– Уже десятое апреля, а все еще зима. Почему она не могла умереть во Флориде, как твой отец?

Она хотела произнести эти слова шепотом, чтобы шуткой удержать на плаву свой ослабевший дух, но вышло громче и слышнее еле тлеющего голоса раввина. Бекка обернулась к сестре, от резкого ветра у обеих на глаза навернулись слезы. Сильвия в смущении закусила губу и опустила голову. Когда Бекка снова взглянула на раввина, он уже окончил свою речь и лопаткой сбросил комочек грязной земли в открытую могилу.

«До свидания, Гемма», – прошептала Бекка вслед посыпавшейся вниз земле. Подошла ее очередь. Бекка сначала поднесла горсть земли к носу и понюхала, будто проверяя, подходит ли запах для того, чтобы здесь лежала Гемма. Глубоко, так, что заболело в груди, вздохнув, Бекка опустилась на колени и позволила комку мягко скатиться с ладони.

«Я обещаю, Гемма, – еле слышно сказала Бекка. – Я клянусь». Когда она встала, отец обнял ее и крепко прижал к себе, словно опасаясь потерять в могиле и дочь. Пока они шли к машине, отец крепко держал Бекку за руку, и она не пыталась освободиться, хотя была уверена, что на руке останутся синяки.

Дома на поминках людей собралось больше, чем в синагоге – подошли соседи, которые знали Гемму сорок лет. Это были поляки-католики. Им показалось неудобным прийти в синагогу, хотя церковь этого уже не запрещала. Стол ломился от их подношений: колбасы, голубцов, пышных пирогов, салатов, густо заправленных майонезом.

В доме пахло весной. Ароматы бесчисленных букетов перекрывали даже запахи еды. Сколько Бекка ни пыталась объяснить, никто из соседей так и не поверил, что к еврейским похоронам цветы не полагаются. Но каждый раз, когда дверь открывалась, новый скорбящий приносил с собой еще один букет… От запаха Бекку уже подташнивало.

Сильвия причесывалась перед зеркалом в своей старой спальне наверху. Внизу все зеркала были занавешены – Берлины не были так религиозны, чтобы следовать всем традициям, и сделали это только из-за раввина, который пришел почтить память умершей. Задрапированные зеркала ужасно раздражали Сильвию. Она протопала наверх, оставляя грязные следы, и резким, рассчитано театральным жестом сбросила норковую шубку на кровать. Отряхнув шелковую блузку от только ей заметных волосков, она недовольно уставилась на свое отражение.

Майк, ее муж, стоял у Сильвии за спиной и улыбался.