Принцесса-невеста - [45]

– Он говорит: «Ты очень сильный, Феззик».

– Я так и думал, – сказал Феззик. – В том году я разозлился и ударил дерево. И свалил. Небольшое дерево, но это, наверное, что-то да значило.

– З зззззз зззззззззз, Зззззз.

– Он говорит, что бросает плотничать, Феззик.

– Ну что ты! – сказал Феззик. – Ты скоро поправишься, пап. Молочник мне почти что обещал.

– З зззз ззззззз зззззззззз, Зззззз.

– Он хочет бросить плотничать, Феззик.

– А кем тогда он будет работать?

Мать ответила сама: они с мужем договаривались полночи.

– Он будет твоим тренером. Борьба – национальный турецкий спорт. Мы станем богаты и знамениты.

– Мам, пап, мне не нравится борьба.

Отец нежно похлопал сына по коленке.

– Ззз ззззз ззззззззз, – сказал он.

– Все будет прекрасно, – перевела мать.

А Феззик расплакался.

Его первый профессиональный матч состоялся в душное воскресенье в деревне Сандики. Родители выгнали Феззика на ринг с величайшим трудом. Оба ни капли не сомневались в победе – они ведь трудились день и ночь. Целых три года обучали Феззика, пока не решили, что сын готов. Отец занимался тактикой и стратегией, мать отвечала за питание и тренировки, и оба они были безоблачно счастливы.

Феззик в жизни так не страдал. Он пугался, боялся и страшился, и все это разом. Не желал выходить на ринг, как его ни уламывали. Он ведь кое-что понимал: хотя на вид ему двадцать и у него пробиваются недурные усы, в душе он остается девятилетним ребенком, который любит рифмовать что попало.

– Нет, – говорил он. – Я не хочу, не пойду, не заставите.

– Мы три года спину гнули, как рабы на галерах, – сказал отец. (Челюсть у него стала почти как новая.)

– Он мне сделает больно! – сказал Феззик.

– Жизнь – боль, – отвечала мать. – А если кто с этим спорит, значит что-то продает.

– Ну пожалуйста. Я не готов. Я не помню захваты. Я неловкий и все время падаю. Ну правда.

Правда. Родители боялись одного: может, они слишком торопят ребенка?

– Когда вся жизнь крута, крутые живут вовсю, – отметила мать.

– Живи вовсю, Феззик, – посоветовал отец.

А Феззик – ни в какую.

– Слушай, мы не станем угрожать, – сказали родители плюс-минус хором. – Мы трое друг друга любим, зачем нам эти фокусы? Не хочешь бороться – мы не заставляем. Мы просто бросим тебя навечно одного, и все. – (Так Феззик воображал ад – навечно остаться одному. О чем в пять лет поведал маме с папой.)

И они вышли на ринг к чемпиону Сандики.

Тот был чемпионом одиннадцать лет – ему уже стукнуло двадцать четыре. Очень грациозный, широкий в кости, ростом шесть футов – всего на полфута ниже Феззика.

У Феззика не было шансов.

Он оказался слишком неуклюж; все время плюхался на ринг или путал захваты, и никаких захватов не получалось. Чемпион Сандики тешился с ним, как кошка с мышкой. Феззик то и дело падал, или его роняли, или он отступал или оступался. Всякий раз он вставал и пробовал снова, но чемпион Сандики был слишком шустрый, слишком умный и гораздо, гораздо опытнее. Толпа хохотала, жевала пахлаву и наслаждалась зрелищем.

А потом Феззик обхватил чемпиона руками.

Толпа заткнулась.

Феззик поднял чемпиона.

Ни звука.

Феззик стиснул чемпиона.

И еще стиснул.

– Ну все, достаточно, – сказал отец Феззика.

Феззик положил чемпиона.

– Спасибо, – сказал он. – Ты замечательный борец, а мне просто повезло.

Бывший чемпион Сандики что-то буркнул.

– Подними руки, ты же победил, – напомнила мать.

Феззик стоял на ринге, задрав руки.

– Отстооооой! – сказала толпа.

– Зверь.

– Бабуин!

– Го-рилла!

– ОТСТООООООООООООЙ!!!

В Сандики они не задержались. Говоря по правде, с тех пор вообще стало опасно где-то задерживаться. Они сразились с чемпионом Испира.

– ОТСТОООООООООООЙ!!!

С чемпионом Сималя.

– ОТСТОООООООООООЙ!!!

Они боролись в Болу. И в Зеле.

– ОТСТОООООООООООЙ!!!

– Пусть говорят что хотят – мне все равно, – в зимних сумерках сказала мать. – Ты мой сын, и ты лучше всех.

Было темно, серо, и семейство со всех ног улепетывало из Константинополя, где Феззик только что навалял местному чемпиону, не успели зрители рассесться по местам.

– Я не лучше всех, – сказал Феззик. – Поделом они меня обижают. Я слишком большой. Я как будто маленьких задираю, когда с кем-то борюсь.

– Может быть, – неуверенно начал отец, – может, Феззик, они перестанут так орать, если ты как бы проиграешь пару-тройку боев?

– Мальчику всего одиннадцать, а ты учишь его прогибаться? – разъярилась жена.

– Да ничего подобного, брось, не кипятись, но, может, они к нам потеплеют, если увидят, что он и сам страдает хоть чуть-чуть.

– Я страдаю, – сказал Феззик. (И он страдал, он еще как страдал.)

– А ты им это слегка покажи.

– Постараюсь, пап.

– Вот и молодчина.

– Я ж не виноват, что сильный; я тут ни при чем. Я даже не качаюсь.

– Наверное, пора в Грецию, – сказал отец Феззика. – В Турции мы уже побили всех, кто хотел с нами биться, а Греция – родина спорта. Уж греки-то умеют оценить талант.

– Я ненавижу, когда они кричат: «ОТСТОООООООООООЙ!!!», – сказал Феззик. (Он это ненавидел. Теперь ад воображался ему иначе – он один, а все вокруг вечно кричат: «ОТСТОООООООООООЙ!!!»)

– В Греции тебя полюбят, – сказала мать.

Они поехали в Грецию.

– ГЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!!! – («ГЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!!!» – это «ОТСТОООООООООООЙ!!!» по-гречески.)