Принцесса-невеста - [31]

Близились сумерки; Лютик очутилась на холме. Полчаса до замка – ежедневная прогулка на три четверти завершена. Лютик резко натянула поводья – в полумраке перед нею возникла диковиннейшая троица.

Впереди стоял смуглый человек, может сицилиец, с нежнейшим, почти ангельским личиком. Одна нога у него была короче другой, а на спине намечался горб, но приблизился этот горбун с редким проворством и живостью. Двое других не шевельнулись. Второй тоже был смуглый, вероятно испанец, прямой и изящный, как шпага у него на бедре. Усатый третий, наверное турок, был крупнее всех, кого Лютик встречала в жизни.

– Позвольте обратиться? – сказал сицилиец, с улыбкой воздев руки. Ну чистый ангел.

Лютик придержала Коня:

– Говори.

– Мы бедные циркачи, – объяснил сицилиец. – Ночь близка, а мы заблудились. Нам сказали, в окрестностях есть деревня, где наши таланты придутся ко двору.

– Вас обманули, – сказала Лютик. – Здесь на много миль вокруг ни души.

– Значит, никто не услышит ваших криков, – ответил он и с пугающей прытью бросился на нее.

Больше Лютик ничего не запомнила. Если и закричала, то от ужаса, потому что боли не было. Сицилиец грамотно ткнул пальцами ей в шею, и Лютик лишилась чувств.

Очнулась она от плеска воды.

Ее завернули в одеяло, и турецкий великан укладывал ее на дно лодки. Лютик открыла было рот, но, когда заговорили они, решила, что благоразумнее будет послушать. Немножко послушала, но с каждым мигом слушать было труднее. Потому что ужасно колотилось сердце.

– Я думаю, лучше убить ее сразу, – сказал турок.

– Чем меньше ты думаешь, тем я счастливее, – ответил сицилиец.

Затрещало, будто рвали ткань.

– А это что? – спросил испанец.

– Я к ее седлу тоже прицепил, – сказал сицилиец. – Лоскут от мундира гульденского офицера.

– Я все равно думаю… – начал турок.

– Ее труп должны найти на границе с Гульденом, иначе не видать нам остатка гонорара. Что непонятно?

– Я люблю, когда ясно, что творится, – пробубнил турок. – Все думают, я дубина, потому что я большой, сильный и иногда пускаю слюни, если волнуюсь.

– Все думают, что ты дубина, – сказал сицилиец, – потому что ты дубина. И хоть залейся слюнями.

Захлопал парус.

– Головы берегите, – предупредил испанец, и лодка тронулась. – Небось флоринцы не обрадуются, что она погибла. Ее все полюбили.

– Будет война, – согласился сицилиец. – Нам платят за то, чтоб мы ее развязали. Отличная у нас профессия. Если все пройдет гладко, от клиентов отбою не будет.

– Мне такая работенка не по вкусу, – сказал испанец. – Если честно, лучше бы ты отказался.

– Слишком много посулили.

– Не годится это – девиц убивать, – сказал испанец.

– Бог убивает их то и дело. Его не смущает – и ты не переживай.

За весь этот разговор Лютик не шевельнулась.

– Давайте скажем ей, что похитили ради выкупа, – предложил испанец.

Турок согласился:

– Такая красавица – с ума сойдет, если правду узнает.

– Она уже знает, – сказал сицилиец. – Она не спит и все слышала.

Лютик лежала под одеялом не шевелясь. «Как он догадался?» – удивилась она.

– С чего ты взял? – спросил испанец.

– Сицилийцы всё чувствуют, – ответил сицилиец.

«Самоуверенный какой», – подумала Лютик.

– Да, самоуверенный, – сказал сицилиец.

«Мысли, наверное, читает», – решила Лютик.

– На всех парусах идем? – спросил сицилиец.

– По возможности, – отвечал испанец, возясь с румпелем.

– У нас час форы – страху нет. Ее конь вернется в замок минут за двадцать семь, плюс еще несколько минут они будут разбираться, что случилось, а поскольку мы оставили явный след, через час они пустятся в погоню. Еще через пятнадцать минут мы доберемся до Утесов, к рассвету, если повезет, – до границы с Гульденом, и там она умрет. Когда ее найдет принц, изувеченное тело еще не успеет остыть. Жаль, что нельзя остаться и посмотреть, как он горюет, – гомерическое должно быть зрелище.

«А мне-то он зачем все это рассказывает?» – удивилась Лютик.

– А теперь вы еще поспите, миледи, – сказал испанец.

Пальцы его вдруг коснулись ее виска, плеча, шеи, и Лютик снова лишилась чувств…

Она не знала, сколько пролежала без сознания, но когда заморгала под одеялом, они еще плыли. На сей раз, не смея даже задуматься – а то сицилиец услышит, – Лютик сбросила одеяло и нырнула во Флоринский пролив.

Она до последнего держалась под водой, затем вынырнула и поплыла безлунной гладью изо всех оставшихся сил. Позади в темноте закричали.

– Ныряй, ныряй! – Это сицилиец.

– Я только по-собачьи умею, – турок.

– Ты лучше меня плаваешь, – испанец.

Лютик от них удалялась. Руки ныли от напряжения, но она не обращала внимания. Ноги брыкались, сердце колотилось.

– Я слышу, как она бултыхается, – сказал сицилиец. – Лево руля.

Лютик перешла на брасс и поплыла беззвучно.

– Где она? – завопил сицилиец.

– Не переживай, акулы до нее доберутся, – утешил испанец.

«Ох, батюшки, лучше б ты этого не говорил», – подумала Лютик.

– Принцесса! – окликнул сицилиец. – Вы знаете, что бывает с акулами, когда они чуют кровь в воде? Они совсем с ума сходят. И нет им никакого удержу. Они рвут, и дерут, и кусают, и пожирают, и я в лодке, принцесса, а в воде крови нет, нам обоим ничего не грозит, но у меня в руке нож, миледи, и, если вы не вернетесь, я полосну себе по рукам и ногам, соберу кровь в чашку и закину ее подальше, а акулы чуют кровь за много миль, и можете вскорости попрощаться со своей красотой.