Принцесса Клевская - [162]

– Ах, сударыня, – прервал ее господин де Немур, – я не могу хранить молчание, как вы велели; вы слишком несправедливы ко мне и слишком ясно даете мне понять, насколько вы далеки от благосклонного мнения обо мне.

– Признаю, – отвечала она, – что страсти могут двигать мною; но они не могут меня ослепить. Мне ничто не препятствует понять, что вы родились с предрасположением к ветрености и всеми качествами, нужными для успеха в любовных делах. У вас уже было много увлечений, будут и еще; я перестану составлять ваше счастье; я увижу, как вы питаете к другим те чувства, какие питали ко мне. Это будет для меня жгучей болью, и я не могу даже быть уверена, что не познаю мук ревности. Я сказала вам слишком много, чтобы скрывать, что вы мне их уже доставляли; и я так жестоко страдала в тот вечер, когда королева дала мне письмо госпожи де Темин, якобы адресованное вам, что воспоминания об этом приводят меня к мысли, будто большего несчастья нет на свете. Все женщины, из тщеславия или по склонности, желают привлечь вас к себе. Мало найдется таких, кому бы вы не нравились; мой опыт велит мне полагать, что нет таких, кому вы не могли бы понравиться. Я всегда буду думать, что вы влюблены и любимы, и нечасто буду обманываться. В таком положении мне останется только страдать; не знаю даже, посмею ли я вам пенять. Упреки делают поклоннику, но делают ли их мужу, который виноват лишь в том, что он вас больше не любит? И если я и сумею привыкнуть к такому несчастью, сумею ли я привыкнуть к тому, что мне всегда будет казаться, будто принц Клевский обвиняет вас в своей смерти, упрекает меня за мою любовь к вам, за мой брак с вами и заставляет меня почувствовать различие между его привязанностью и вашей? Невозможно, – прибавила она, – переступить через доводы столь убедительные; я должна оставаться в нынешнем моем положении и при своей решимости никогда его не менять.

– Неужели вы думаете, что это в ваших силах, сударыня? – воскликнул господин де Немур. – Вы полагаете, что ваша решимость способна противиться человеку, который вас обожает и имеет счастье вам нравиться? Мадам, устоять перед тем, кто нам нравится и кто нас любит, много труднее, чем вы думаете. Вы поступали так из суровой, едва ли не беспримерной добродетели, но эта добродетель не препятствует более вашим чувствам, и я надеюсь, что вы подчинитесь им против воли.

– Я знаю, что нет ничего труднее того, что я хочу сделать, – отвечала принцесса Клевская, – и сомневаюсь в своих силах в то самое время, как привожу свои доводы. То, что я считаю своим долгом перед памятью принца Клевского, не устояло бы, не будь оно поддержано соображениями моего покоя; а доводы о покое нуждаются в поддержке соображений долга. Но хотя я и сомневаюсь в самой себе, я верю, что никогда не переступлю через поставленные себе запреты, но и не надеюсь, что смогу победить свою склонность к вам. Она сделает меня несчастной, и я откажусь от встреч с вами, какого бы насилия над собой мне это ни стоило. Заклинаю вас всей той властью, что я имею над вами, не искать случая увидеться со мною. Я в таком положении, которое делает преступным все, что было бы позволительно в другое время, и простые приличия запрещают всякие отношения между нами.

Господин де Немур бросился к ее ногам и дал волю всем разнообразным чувствам, волновавшим его. Его речи и рыдания свидетельствовали о самой пылкой и самой нежной страсти, когда-либо жившей в человеческом сердце. Сердце принцессы Клевской не было бесчувственным, и, глядя на герцога глазами, немного опухшими от слез, она сказала:

– Для чего случилось так, что я могу винить вас в смерти принца Клевского? Для чего я не узнала вас лишь после того, как стала свободна, или до того, как связала себя узами брака? Для чего судьба воздвигла между нами преграду столь непреодолимую?

– Нет этой преграды, сударыня, – возразил господин де Немур. – Лишь вы сами противитесь моему счастью; лишь вы сами налагаете на себя запрет, который не мог быть наложен ни добродетелью, ни разумом.

– Это правда, – отвечала она, – я многое приношу в жертву долгу, существующему лишь в моем воображении. Подождите, пока время сделает свое дело. Принц Клевский едва испустил дух, и это мрачное зрелище слишком близко, чтобы мой взгляд мог быть ясен и здрав. А пока радуйтесь тому, что заставили полюбить себя женщину, которая не любила бы никого, если бы так и не встретила вас; верьте, что чувства мои к вам будут неизменны и продлятся вечно, как бы я ни поступила. Прощайте, – прибавила она, – вот беседа, которой я буду стыдиться. Перескажите ее видаму; я позволяю и даже прошу вас о том.

Произнеся эти слова, она вышла, и господин де Немур не мог ее удержать. Видама она нашла в соседней комнате. Видя, в каком она смятении, он не осмелился заговорить с нею и проводил ее до кареты, не вымолвив ни слова. Затем он вернулся к господину де Немуру, которого так сильно волновали радость, печаль, изумление и восхищение – все чувства, внушаемые страстью, исполненной страхов и надежд, что он потерял всякую рассудительность. Видам потратил много времени, прежде чем добился от него рассказа об их беседе. Наконец герцог ее передал; и господин де Шартр, хотя и не был влюблен, испытал такое же восхищение добродетелью, умом и достоинствами принцессы Клевской, как и сам господин де Немур. Они обсудили, чего мог герцог ждать от судьбы; и хотя любовь рождала в нем всякие опасения, он согласился с видамом, что невозможно, чтобы принцесса Клевская оставалась при нынешнем своем решении. Они сошлись все же на том, что следует исполнять ее веления из страха, что, если его преданность ей станет известна, она может произнести прилюдно такие слова и избрать такое поведение, которых впоследствии принуждена будет придерживаться, боясь, как бы свет не подумал, что она любила его при жизни мужа.