Принцесса где-то там - [29]

– Буду иметь в виду, – сказала я.

– Ты меня не позовешь, – сказал он.

– Я уже большая девочка, – сказала я. – И научилась решать свои проблемы сама.

А еще мне и того раза хватило. Два года кошмаров и депрессии, которую никакими медикаментами не удавалось побороть.

Хотя, конечно, это и не его вина. Не он же натравил на меня Пеннивайза.

– Ладно, – он доел пиццу и допил чай.

Все это время мы провели в неловком молчании.

– Ладно, – повторил он. – Я уже пойду, Боб.

– Хорошо, – сказала я.

– Будь осторожна, дочь.

– И ты тоже, папа.

– Я тебя люблю, ты же знаешь.

– Конечно. И я тебя.

Он вышел в прихожую и исчез, даже не притронувшись к входной двери.

Понятия не имею, как он это делает.

* * *

До двенадцати лет все вокруг звали меня Бобби, но после того, как это имя использовал Пеннивайз, меня начинало трясти всякий раз, как я его слышала. Для Роберты я была слишком молода, да я и сейчас слишком молода для Роберты, поэтому осталось не так уж много вариантов.

Когда мне будет уже за тридцать, наверное, придет время и для Роберты, а потом, когда я стану еще старше, меня будут называть просто Бертой. А если я таки разожрусь до девяноста килограммов – никто ведь точно не знает своей генетики, и я в том числе – то меня будут называть Большой Бертой.

А пока – Боб.

Это, пожалуй, оптимальный вариант.

Я люблю папу, но почему то каждый раз после того, как он уходит, испытываю облегчение.

В общем, папа отчалил навстречу новым приключениям (я не сомневалась, что это так. У людей вроде него по-другому просто не бывает, и даже совсем не потому, что они этого хотят), а я отодвинула букет в сторону и глянула на папку, которую мне прислали.

Вот ведь зараза этот Кристиан Браун.

Он сдержал свое слово. Обещал прислать мне записи вечером, и вот он, вечер.

И вот они, записи.

Самые натуральные, на самой настоящей бумаге. Еще и не распечатки, а написанное от руки. Хорошо хоть, что у него почерк разборчивый.

И как мне теперь доставить эту посылку Аманде, если ее район закрыт на карантин?

Я нашла в кармане телефон, и оказалось, что он сел. А я еще удивлялась, что мне весь день никто не звонил…

Пришлось искать провод, который почему-то обнаружился в ванной, но без блока зарядки, который какого-то черта лежал на холодильнике, где его и втыкать-то некуда.

Потом я как-то совместила все это между собой и с розеткой, освободила место на журнальном столике (из стопки шмоток, которую я смахнула на пол, почему-то выкатилась граната), и начала фотографировать все это безобразие по одному листочку, сразу же отсылая их Аманде.

Уже после третьей фотографии она мне перезвонила.

– Что это за чертовщина, Боб?

– Это твое интервью, Эми.

– Я вижу, что это мое чертово интервью, Боб. Почему оно в таком чертовом виде?

– Спроси своего чертова красавчика, – сказала я.

– Это что, его почерк?

– Ну да.

– Да, я еще удивилась, что понимаю каждое слово, – сказала она, намекая на мои низкие навыки каллиграфии. – Но я ничего не понимаю. Почему так сложно? Почему ты не записала его ответы на диктофон?

– Я не знаю, почему он не записал свои ответы на диктофон, – сказала я. – Я оставила ему диктофон, черт побери.

– В каком смысле «оставила»?

– Вместе с вопросами, – сказала я.

– Тебя что, не было на самом интервью?

– Мне пришлось уйти после третьего вопроса, – призналась я. – Работа, знаешь ли. Какие-то ребята решили ограбить банк, и нас всех вызвали по тревоге.

– Я знаю, я смотрю новости, – сказала она. – Но ты знаешь, милочка, что уходить с интервью вот так – это очень непрофессионально?

– Не косплей Мегеру, – попросила я. – Ты мне, между прочим, не начальник.

– Ок, прости, Боб, – сказала она. – Много там еще этой фигни?

Я посчитала.

– Восемнадцать листов.

– О боже, – вздохнула она. – А мне это к утру надо будет как-то расшифровать и привести в удобоваримый вид.

– Тебе бы и аудио пришлось расшифровывать, – заметила я. На сайте, конечно, они могут выкладывать материалы в любом формате, но печатные издания воспроизводить звук пока еще не научились.

– Это проще, – сказала она. – Вставляешь наушники и фигачишь. А тут…

– У него хотя бы хороший почерк, – сказала я, пытаясь ее подбодрить.

– Ладно, прорвемся, – сказала Аманда. – И как он тебе?

– Что бы я могла успеть рассмотреть за десять минут?

– Ой, не морочь мне голову, Боб, – отмахнулась она. – И нескольких секунд хватает, чтобы почувствовать этот животный магнетизм, ощутить на себе эту магическую притягательность, заглянуть в бездонные колодцы его глаз…

– Магнетизма не случилось, – доложила я подруге. – Кроме того, у него весьма специфические вкусы, и я…

– Что? – возопила она так громко, что мне даже пришлось отодвинуть телефон подальше от уха. – Он рассказал тебе о своих вкусах? Будь ты проклята, Роберта Кэррингтон! На твоем месте должна была быть я!

– Если ты имеешь в виду место рядом с ним, так оно до сих пор свободно, – сказала я. – А если ты про интервью, то я же не виновата, что у вас объявили локдаун.

– Нет, я всё-таки тебя ненавижу, – сказала она. – Что совсем не твой тип?

– Абсолютно, – сказала я.

– В любом случае, мне нужны все подробности, – сказала она. – Как он был одет? Как сидел? Что сказал? Как себя вел? Какой он в жизни, а не на картинке? Как отреагировал, когда ты сказала, что тебе надо идти? И, самое главное, что там за вкусы?