Принц Галлии - [206]

Клавдий Иверо подошел к Эрнану.

— Боюсь, граф, вы не сможете задержаться у нас до обеда.

— Да, сударь. Как раз об этом я только что думал. Мы немедленно отправляемся в Толедо. Однако прежде всего следует известить госпожу Бланку, что…

— Насчет этого не беспокойтесь, — перебил его Клавдий Иверо. — Еще на рассвете я отправил в Памплону курьера с известием, что принц Фернандо казнен, а кастильский король при смерти.

— При смерти?! — пораженно воскликнул Эрнан.

— Увы, да, граф. Простите, что я не сказал вам сразу. Сегодня ночью к Калагорре приблизился внушительный отряд кастильских гвардейцев, человек так сто. Их предводитель потребовал выдачи им графа де Уэльвы, чтобы в соответствии с полученными распоряжениями препроводить его в Толедо — заметьте, в целости и сохранности.

— Это приказ короля?

— Нет. Приказ подписан первым министром, поскольку дон Альфонсо внезапно заболел и, якобы, не в состоянии исполнять свои обязанности.

Эрнан шумно выдохнул:

— Слава Богу, мы поспели в самый раз. Хоть какой Фернандо де Уэльва ни подлец, он все же сын короля, и было бы крайне невежливо с моей стороны второпях перерезать ему горло.

— Вы совершенно правы, господин граф, — согласился Клавдий Иверо. — Я уже сообщил незваным гостям, что принц будет казнен по приказу короля, и предостерег от попыток силой освободить его. Сейчас я передам им тело Фернандо, пусть они отвезут его на родину, чтобы похоронить там со всеми надлежащими почестями. А вы поспешите. Король — если он еще жив, — должно быть, с нетерпением ожидает от вас вестей. Удачи вам, граф.

В ответ Эрнан лишь молча кивнул.

В тот же день вечером Эрнан, Гастон и Этьен остановились на ночлег в небольшом трактире вблизи Альмасана. Дорóгой никто из них и словом не обмолвился об утренних событиях, и только после ужина, когда изрядное количество выпитого вина значительно улучшило настроение Гастона и позволило ему уже без внутреннего содрогания думать о происшедшем, он, растянувшись на своей кровати в отведенной им троим комнате, спросил у Эрнана:

— Ну, теперь-то ты будешь со мной откровенным, дружище, или опять станешь хитрить?

Шатофьер приподнялся в постели и поглядел на Монтини. Тот, до предела измотанный бешеной скачкой, а еще больше расстройством желудка, случившемся на нервной почве, дрыхнул без задних ног.

— О чем ты толкуешь?

— Ай, прекрати! Можно подумать, ты не понимаешь, что я имею в виду! Ведь ты с самого начала решил казнить Фернандо, верно? У тебя и в мыслях не было везти его в Толедо живым.

— Положим, я лишь исполнил желание короля…

— Вот как! Значит, и тут ты обманул меня? На самом деле он велел тебе…

— Он велел мне доставить к нему брата живым и лишь в крайнем случае прикончить его. Так было написано в письме.

— Тогда я ничего не понимаю.

— А здесь и понимать нечего. Между волей и желанием есть большое различие. Дон Альфонсо хотел казнить Фернандо, но из сентиментальных соображений никак не решался на этот шаг.

— И ты помог ему.

— Вот именно. Впрочем, он сам себе помог. Если бы он вправду хотел сохранить брату жизнь, то ограничился бы одним только письмом, где указывается, при каких обстоятельствах я имею право убить Фернандо. Этого было бы вполне достаточно — письмо, собственноручно написанное королем и скрепленное его личной печатью. Однако он прислал мне и указ о смертной казни Фернандо — для пущей верности, можешь возразить ты, не более того. Дон Альфонсо, пожалуй, тоже так думал. Но я убежден, что втайне, безотчетно он надеялся, что я расценю этот указ, как руководство к действию, и приму его к немедленному исполнению. Сам подумай: как я мог обмануть ожидания короля? Ведь другого такого указа могло и вовсе не последовать. Ты же видишь, что начали вытворять государственные сановники, едва лишь дон Альфонсо занемог.

— Ага! Так я и знал! — произнес Гастон, подняв к верху указательный палец. — Ты подозревал, что короля уже отравили.

— Да, я догадывался об этом.

— И с каких пор?

— С тех пор как получше узнал Бланку. Меня вообще удивляет, что это не пришло в голову другим осведомленным, тем, кто и раньше знал ее — Филиппу, Маргарите, обоим королям, самой Бланке, наконец… Недели три назад я сидел и смотрел, как она играет с тобой в шахматы, смотрел на выражение ее лица — сосредоточенное, решительное, волевое, даже жестокое… Тогда я подумал: как глуп был граф Бискайский, если он всерьез рассчитывал, что Инморте, который много времени проводил при кастильском дворе и наверняка хорошо знает крутой нрав Бланки, согласится возвести ее на престол. И тут-то я понял: граф вовсе не глуп; человек, спланировавший такое, без преувеличения, гениальное преступление, не может быть глупцом.

Будто подброшенный пружиной, Гастон вскочил и сел на кровати.

— Елки-палки! Это же было ясно, как Божий день!

— Да, да, да! Граф Бискайский, безусловно, знал, что представляет из себя его жена. Он знал, что ее хорошо знает Инморте и что отношения между ними крайне враждебные. Будь на месте Бланки женщина с характером Жоанны Наваррской… Да что там! Будь на ее месте даже Маргарита — и то графу, возможно, удалось бы убедить Инморте, что в конце концов он приберет жену к рукам и сам станет у кормила власти. Но Бланка… — Эрнан цокнул языком. — Одним словом, я тут же написал дону Альфонсо, что, по моему мнению, граф Бискайский либо выжил из ума — что маловероятно, либо — что более вероятно — Фернандо проболтался ему, что его брат уже отравлен и кризис должен наступить в конце ноября. А правду ли он сказал или же малость приврал, опережая события, судить я, мол, не берусь.