Примириться с ветром - [16]

— Это то же самое, что спросить о смысле жизни. Или попросить описать идеальных мужчину, женщину. Не ищи глубины там, где ее быть не должно. Ибо начало всему, точка отсчета — пустота. Абсолютная.

— Неужели? А как тогда быть с диалектикой?

— Коту под хвост твою диалектику.

— Договорились и в самом деле до пустоты, до нулевой отметки. Нач­нем сначала, прошу прощения за тавтологию. Я — Максим. Ты мне очень нравишься.

— Одиночница-Печальница. И ты мне небезразличен. Ха-ха-ха, теперь понимаешь, в чем польза философии, пан Максим, — девушка обхватила меня за шею легкими руками, сцепила ладони в замок на уровне лопаток и поцеловала. В ее губах чувствовались нетерпение, страстность, изголодав­шаяся настойчивость. Так целуются после долгой разлуки. Ее мелкие зубки легко покусывали мою нижнюю губу. Впрочем, это было даже не покусыва­ние, скорее умелое массирование. Опыт есть, — отметил я мысленно и в ту же секунду забыл обо всем, потому что ее верткий язычок прорвался к моему. Томительное наслаждение половодьем разлилось по всему телу, а внутрен­ний слух выхватил откуда-то переливчатую, многоколенную соловьиную трель. Душу мою затопила весна. Всепоглощающая, сумасшедшая, яростная весна посреди лета Греции. На острове Миконос я за один год встретил две весны, одну за другой. Скажете: так не бывает. И будете неправы на все сто процентов. Потому что, вероятнее всего, вы не любили. Миновала вас стрела Купидона. А вот меня в ту минуту она смертельно ранила. Купидон пробил одной тугой острой стрелой мое и ее, Печальницы, сердца. Не отрываясь от губ своего солнышка, я уже знал, что наконец-то нашел свою судьбу, отыскал свою половинку. Не смейтесь над этакой банальщиной. Все мы — влюблен­ные — слепы и глухи, словно тетерева на токовище.

Ту ночь мы провели вместе, и превратилась Печальница в мою Един­ственную.

***

Как я сейчас понимаю, это было началом конца.

***

Проснулся я на розовом облаке. Из-за пронизывавших его солнечных лучей оно казалось еще более невесомым и прозрачным, чем было на самом деле. Поднял тяжелые, как после пьянки или недельной бессонницы, отекшие веки — пришел в себя. Мысль билась в голове, словно измученный мышо­нок в когтях у котяры. Надо мной безграничный аквамариновый простор, даже глазу не за что зацепиться. Впервые в жизни почувствовал, что значит опустошающее одиночество. Хоть кричи, раздирая легкие и горло, голоса своего все равно не услышишь. Такое получаешь за грехи свои тяжкие или за святость, человече. А я ведь помню, что всегда жаждал независимости и свободы, от всего и ото всех. Так вот она, хлебай сколько влезет, захлебы­вайся пустотой. Что, не такой свободы, воли вольной хотел? Дозировка не та? А разве бывает она для свободы и вольницы? Уверен, что бывает? Нет, мой хороший. Спроси у духа индейца из прерий. У того независимого духа, кото­рый не столкнулся еще с бледнолицыми. Где я, и что делать? Как выбраться из облака, из пустоты, из ненужной мне одному воли, свободы? Да и жив ли я вообще? Да, кажется, жив. Мне страшно, часто бьется сердце, а глаза влаж­ные от слез, и хочется помочиться. Все это не может волновать покойника. Ему, полагаю, было бы все равно, что с ним и как. Так в какой же пылесос меня, несчастного, засосало? По чьему желанию я оказался на ирреальном облаке во вневременье? Да, во вневременье, потому что не могу понять: день или ночь сейчас, лето или зима. И что, если надо мной солнце? Оно никакое: ни холодное, ни теплое. Бельмо бельмом. А облако под телом неподвижное, словно из пенопласта, штампованного, но не ломкого. Чувствую это затыл­ком, плечами, задницей. Надо повернуться и встать на колени. Ага, вот так все и начинается — на колени, затем — на четвереньки — и полетели сво­бода, воля в безграничную и бесконечную Вселенную, к далеким планетам и звездам. Туда, где они никому не нужны и где даже не знают о существова­нии понятий «свобода», «воля». А как же братство? Не играй сам с собою. Такие забавы не для съеденных зубов не то живого, не то мертвого человеч­ка. Неплохо, что могу еще подтрунивать над собой. Не все, значит, потеря­но. Только ведь надо, необходимо (!) как-то выбираться из розового облака. Ползти на коленях, на четвереньках, боком, хоть клубком катиться, но выби­раться. Куда? Правильный, своевременный вопрос. Куда и зачем, чего ради?

Неужто так быстро насытился свободой и волей? Без косых, завистливых, осуждающих взглядов близких твоих, скептически-критических замечаний начальников, остервенелого рыка пассажиров в переполненном метро. Я же свободен ото всех. Пойми, оцени это, наконец!.. Нет-нет, такая воля-свобода зачем? Ее безудержно хочется в толпе, массе, в бесконечной толкотне таких же двуногих, как сам. Не стоит полоскать мозги, потому что от подобной банальщины несет убожеством. Только кому здесь важен разум? Безгранич­ная пустота самодостаточна уже потому, что существует вне времени и неза­висимо от тебя (меня, ее, его.), она — вечность данного. И сюда я встрял по желанию (шутейному!) неведомых мне сил. Ибо к чему стремишься, то тебе и дается. Всегда! Вот-вот, разберись, наконец, со своей противоречивостью, определись, куда и к чему (кому) идешь? Надо тебе это или нет? Господь все­вышний, сколько же вопросов гуськом, вразнобой, без очереди лезут, ползут, вбиваются в мою бедную-несчастную голову. А безошибочно, толково, как это требуется, ответить — не могу. Не знаю правильных ответов. Может, их изначально не существует?.. Новый вопрос.