Приметы весны - [77]

— Хороший мастер вырос у нас. Теперь тебе, товарищ Сулима, держаться надо. Гляди, ученик скоро обгонит учителя.

…Незабываемые дни в Москве. Кремлевский дворец. Саша встретил здесь людей, которых до этого знал только по портретам. Как тревожно было перед этим на душе: тогда, когда Гусев снял его с работы. Он чувствовал свою правоту, но не знал, как доказать ее.

А здесь сразу все стало ясным. Выступал товарищ Молотов и рассказывал, какую борьбу пришлось выдержать архангельскому лесопильщику Мусинскому, когда он тайком вырабатывал новые нормы. И Сталин сказал, что кто и дальше будет мешать стахановцам, того партия обуздает…

…Приезд Клавы Бутько. Он ее почти не знал. Помнил худенькую замурзанную девчонку, бегавшую в соседском дворе. В памяти осталась ее старшая сестра, самая красивая девушка в Марьевке. За ней хороводом ходили все парчи. А Саша в то время был еще совсем юнцом и только украдкой вздыхал о недосягаемой Насте Бутько. Она вышла замуж за землемера из района.

Редко бывают сестры так похожи друг на друга. Когда Саша на стук открыл дверь и увидел знакомое лицо, он готов был уже воскликнуть: «Настя!» Но девушка, стоявшая у порога, сказала:

— Вы Гнатюк… Драствуйте. Я Клава Бутько, з Марьевки. Вы, мабуть, и не знаете мене. Сестру мою памятаете? Настю. А я тоди зовсим маленька була.

Клава рассказала, что приехала в Приморск еще два месяца тому назад, растерялась в чужом городе, не знала, куда податься. Встретила одну девушку, Соню, она у Гусева служит. Соня посоветовала ей пока поступить домработницей.

— У Коваля я живу. У начальника цеха, — сказала Клава, смущаясь. — А зараз до вас пришла… Земляки ж. Тут еще наши…

Саша пригласил ее в кино. Потом они пошли в парк. Было так тихо и хорошо! Даже неугомонные листики прекратили свою возню на деревьях. Клава рассказывала о Марьевке, и запахло детством, далеким, безмятежным.

Они встретились и на другой, и на третий день… Саша никогда не думал, что любовь может прийти так внезапно. Может быть, это воспоминания о красавице Насте разбудили чувство? А может быть — сама Клава, немного напуганная тем, что вдруг нахлынуло на нее после встречи с этим парнем, но не отстранившая горячих губ, когда Саша привлек ее к себе и поцеловал…

…И вот еще один счастливый день. Его радовало чужое счастье. Значит, не напрасно он сюда ходил! До людей дошли его слова. И когда Ромка сказал: «Нехай сам идет!» — Саша просиял. Спуталось все, что было так тщательно задумано, сорвалось то, что он терпеливо сдерживал, и, позабыв о намеченном плане беседы, без всякой связи с тем, о чем говорилось до сих пор, он взволнованно сказал:

— Я вам очень важное известие принес… Михо Сокирка… выдвинут кандидатом в депутаты городского Совета.

Люди притихли. Может быть, они и не поняли значения того, что сообщил им Гнатюк. Но вдруг отделилась от толпы Замбилла и побежала к дальнему шатру, крича:

— Дад! Батя! Та йдить сюда.

Саша и все остальные побежали за ней. А навстречу им вышел из шатра старый Игнат, хмурый, со всклокоченными волосами. Он недовольно взглянул на дочь, потом обвел недобрым взглядом подбегавших людей.

— Чего тебе? Чего раскричалась, дуреха?

— Дад! — срывающимся от волнения голосом сказала Замбилла. — Вы слухайте, что кажуть про Михо.

Игнат грубо остановил ее.

— Чего раскричалась? Забивают вам голову, а вы слухаете. — И недовольно взглянул на Гнатюка.

Саша подошел к старику и сказал ему:

— Зачем вы ругаете Замбиллу? Вашего сына выдвинули кандидатом в депутаты.

Старый Игнат хотел что-то сказать, но в это время заиграла скрипка. Все обернулись и увидели Ромку, стоящего со скрипкой в руках. Бурная мелодия звала к пляске. Вырвалась Замбилла и закружилась в вихре танца. И еще, и еще — одна за другой пошли за ней девушки, и табор зазвенел ликованием…

Саша вспомнил этот вечер, вспомнил свою беседу, так не похожую на прежние. Он вспомнил, как подошел к нему после беседы старый Игнат и тихо, чтобы не слышали другие, спросил:

— Михо знает, что мы тут?

— Знает, — ответил Саша. — Хотел прийти… Думает, что вы еще сердитесь на него.

Не поднимая глаз, старый Игнат сказал:

— Ты не думай, что я… того… что он такой стал, говорю. А я то… вообще… Правильно, что пошел он на завод. Чего с них толку! — и обвел широким жестом присутствующих.

Глава двадцать четвертая

Машина остановилась у лесопосадки, окаймлявшей железную дорогу. Михо торопливо, не дожидаясь своих спутников, взбежал на высокое полотно. Навстречу выскочили два взлохмаченных пса. Вдруг один из них остановился, удивленно потянул воздух и, лая, визжа, бешено размахивая хвостом, бросился к Михо.

— Нэрка! — Михо ласково трепал собаку. — Узнала! Это я, Михо. — И, с трудом сдерживая волнение, обратился к Сигову:

— Три года прошло… Узнала!

Из табора бежала детвора, и какая-то женщина, разглядев идущих, тоже бросилась навстречу.

— Замбилла!

— Пшал![6]

Михо крепко прижал ее к груди.

— Как долго ты не приходила! — укоризненно сказал Михо.

— Батя больной был… и… — она замялась.

— Что? Говори, что случилось? — взволнованно спросил Михо.

Замбилла недоверчиво оглядела спутников Михо и сказала по-цыгански: