Приметы весны - [71]

Саша встретился взглядом с сидевшей напротив него старой цыганкой. Глаза ее были усталые, тусклые, даже огоньки костра не оживили их.

Он начал говорить о цыганах. Идя сюда, он решил не заглядывать в тезисы беседы, чтобы придать меньшую официальность беседе. Но в эту минуту какое-то подсознательное чувство подсказало ему, что блокнотик не помешает, что эти слушатели не избалованы речами. И действительно: когда Саша вынул свой блокнотик и, заглядывая в него, начал говорить о многовековом преследовании цыган, слушатели уже не отрывали взоров от этой маленькой книжечки, где говорилось об истории их племени.

Вокруг костра было тихо, только звук потрескивающих веток нарушал тишину. Саша снова встретился глазами со старой цыганкой. Ему показалось, что они стали другими, как будто рассказ о страданиях далеких предков заронил в них искры негодования. Саша почувствовал себя увереннее, заговорил громче.

— Так было, товарищи цыгане, в далекое время. Но и сейчас, в наше время, в Америке, Франции, Англии — в тех странах, где у власти буржуи и помещики, — цыган за людей не считают.

Гнатюк привел несколько фактов о положении цыган в зарубежных странах. Потом положил блокнот на колени и взял в руки лежавшую рядом с ним на земле брошюру. Он медленно, старательно отделяя одно слово от другого, прочитал первую главу Положения о выборах, разъясняя каждую статью, повторяя ее текст своими словами. Потом заключил:

— Ну вот, товарищи, о чем я хотел вам рассказать во время нашей первой беседы. У кого есть вопросы? Может быть, что-нибудь непонятно?

Все молчали. Старая цыганка, встретившись взглядом с Гнатюком, отвела глаза. Вдруг сзади Саши раздался голос Ромки:

— А здесь что будут выбирать? Ну, значит…

Ромка не успел закончить вопроса, его перебил глухой равнодушный голос Чурило:

— А нам зачем это нужно? Мы сегодня здесь, а завтра уйдем.

Чурило сказал это так, словно перечеркивал все, о чем говорил до сих пор агитатор. Саша почувствовал, что тоненькие нити, чуть наметившиеся между ним и слушателями, разорваны. Он снова заговорил об избирательном праве, о том, что в Советском Союзе все граждане участвуют в управлении государством, что и цыгане должны воспользоваться великими правами, предоставленными им Конституцией, и принять активное участие в выборах. Но снова прозвучал голос Чурило:

— Какая нам разница, кто будет в Совете! Нам главное, чтоб дождь не размочил дороги и чтобы лето дольше стояло. А от вашего Совета нам ни холодно, ни жарко.

В толпе раздались одобрительные смешки.

Саша, отвечая на реплику Чурило, рассказал, чем занимаются Советы, объяснил, что избиратели, в частности, вправе ставить перед депутатами вопрос о приведении в порядок дорог… У него мелькнула мысль: «Не то я говорю. Выходит, я им доказываю, что советская власть проложит лучшие дороги и им удобнее будет кочевать». Он замял разговор о дорогах, пытался сказать о лучшей доле, которую приносит цыганам советская власть, о счастье, которое ждет их, если они изменят образ жизни. Но чувствовал, что слова его как будто встречают какое-то невидимое препятствие и не преодолевают это препятствие, не доходят до слушателей, не проникают в сердце.

Уходя из табора, он чувствовал, что отчужденность осталась. Люди внимательно слушали его, были минуты, когда казалось ему — он сумел заинтересовать цыган. Но вот он уходит, не поняв их, и они тоже ощущают, наверное, что приходил чужой, с таким делом, которое им ни к чему.

Закончив беседу, Саша сказал, что придет снова и составит список избирателей. Он искал глазами Ромку, чтобы спросить, не хочет ли он передать что-нибудь Михо, но Ромки не было.

Саша распрощался и двинулся в сторону поселка. Было совсем темно. Из табора доносился лай собак…

Саша шел по полотну железной дороги невеселый, усталый. В душу закралось чувство боязни чего-то неведомого. Он вспомнил злые диковатые глаза Чурило. «Еще прибьет», — подумал он и, словно в подтверждение этой мысли, услышал позади себя быстрые шаги.

Гнатюк ускорил шаг. Человек, шедший сзади, тоже пошел быстрее. Саша готов был уже побежать, сам не зная, от чего спасаясь, когда услышал голос запыхавшегося человека:

— Обождите, товарищ Гнатюк… Никак не догоню…

Саша узнал голос Ромки и остановился. Он покраснел, словно кто-нибудь мог заметить его смущение.

— Темно как! — сказал Ромка, с трудом переводя дыхание после быстрой ходьбы. — Сами, может, и дороги не найдете… Так я решил с вами.

Саша поблагодарил его.

Несколько минут они шли молча. Потом Ромка, точно догадываясь о том, что делается на душе у Саши, сказал:

— Хитрющий он, Чурило, старшина наш.

— Чего же он хитрит? — спросил Гнатюк.

— Боится, что все за Михо пойдут. Что же, он один кочевать будет?

— И он тоже в колхоз может пойти или на завод.

Ромка рассмеялся.

— Не дюже ему надо. Тут он барон… Та шо там — герцог! Всех в кулаке держит, а там работать придется. А цыган работать не любит.

— Ну, ты напрасно так говоришь, — возразил Гнатюк. — Вон как Михо работает!

— То ж Михо! — сказал Ромка с уважением.

— Что Михо? Михо такой же, как все; попал бы ты на завод, в коллектив, и не хуже Михо работал бы.