Приметы весны - [35]
Сварщик Сергей Никифорович Клименко приходил обычно на работу раньше всех. Он обстоятельно расспрашивал, как прошла смена, не было ли перебоев с подачей слитков, как шел газ, как грела печь. Выяснив все на печи, отправлялся на склад слитков, потом на прошивной стан, к пильгерстану. Все осмотрит, со всеми переговорит.
— Держись, ребята, директор идет, — шутили в цехе, увидев Сергея Никифоровича.
— А ты что думаешь, не так это? — отвечал Клименко. — Каждый из нас теперь вроде директора и должен действовать в цехе как хозяин.
— А директор тогда зачем? Может быть, должность директора совсем ликвидировать? — заметил ему однажды Федор.
— Кабы не было таких, как ты, может быть, и вправду не нужно было бы директора, — не то отшучиваясь, не то серьезно отвечал Сергей Никифорович. — А то ведь не все одинаковые. Есть такие, вроде тебя, что и до работы не охочи, и народное добро не берегут. На таких не одного директора, а целый штат держать надо.
У Сергея Никифоровича был твердо определившийся взгляд на жизнь. О чем бы с ним ни заговорили, у него всегда находился обстоятельный ответ, точно все уже давно продумано.
— Так оно и есть, — говорил он. — Старику что делать после работы? Покопаюсь немного в саду, а потом сижу себе и размышляю. Времени свободного много, чего только не передумаешь!
Сергей Никифорович был старейшим членом партии в цехе. Еще в те времена, когда орденоносцев было в городе один — два человека, Сергей Никифорович носил на груди орден Красного Знамени. В праздник он надевал синий костюм военного покроя. Он несколько смешно выглядел в широких галифе и сапогах, плотно облегавших худые ноги. Но боевой орден, сверкавший на алом шелковом банте, вызывал у всех глубокое уважение. Сергей Никифорович очень гордился наградой, полученной из рук самого Буденного, и охотно рассказывал о боевых походах и о своем неразлучном дружке Степане Иващенко, с которым начал трудовую жизнь на старом заводе в 1895 году и с которым плечом к плечу прошел всю гражданскую войну.
В последнее время Сергей Никифорович несколько приуныл. Сказалась, видно, смерть жены. Он все еще храбрился, продолжал шутить, рассказывал разные потешные истории, старался казаться бодрым, неунывающим, но все чаще заговаривал о смерти, о друзьях, с которыми уже никогда не встретишься.
На этот раз, придя в цех, Сергей Никифорович с удивлением увидел, что явился не первым. У печи стоял Саша Гнатюк, наблюдавший за тем, как загружаются холодные слитки.
— Что так рано, Саша? — поинтересовался Сергей Никифорович. — Или не спится?
— Не рассчитал время, — пожимая протянутую руку, уклончиво ответил Гнатюк.
Сергей Никифорович кашлянул и, глядя сквозь пальцы на огненные глазки печи, сказал:
— Молодежь, она вообще нерасчетлива, и время тоже не бережет. Молодому человеку — ему что, ему еще долго жить, ему вообще кажется, что он никогда не умрет. Скажут ему: «Вот это будет через двадцать — тридцать лет», — и он ответит: «Долгонько ждать». А душой этого не почувствует, потому что знает — доживет.
Сергей Никифорович присел на слиток и горестно махнул рукой.
— А чем старше человек, тем он больше ценит время. Старику скажешь: «Это будет через двадцать — тридцать лет», — и он вздохнет — ему уже не увидеть этого своими глазами. Он меряет жизнь месяцами, а то к неделями: прожить бы вот этот год, вот эту пятилетку да увидеть своими глазами, как оно будет выглядеть, чем закончится. А далеко заглядывать уже боится.
Гнатюк задумался.
— Правильно, конечно, только сегодня я как раз занялся подсчетом времени.
— Это как же понять? — спросил Сергей Никифорович.
— А вот приходите на сменно-встречный, там услышите.
Гнатюк присел на слиток рядом с Сергеем Никифоровичем.
— У меня к вам просьба, Сергей Никифорович.
— Какая?
— Подсчитайте, пожалуйста, сколько можно выдать слитков за час, если не будет задержек, и сколько выдает печь обычно.
— Хорошо, Саша, подсчитаю. Опять что-то надумал?
— Да. На сменно-встречном скажу.
Бригада собралась в конторке мастеров. В двух небольших комнатах было душно, накурено и шумно. У свежего номера стенгазеты стояла Марийка. Худенький паренек указывал на нее и на карикатуру в стенгазете и, с трудом сохраняя серьезность, говорил:
— Она. Точно, она! Гляди — нос закорючкой, бровки дугой, шляпка набекрень. Иващенко и есть!
Карикатура изображала Марию Иващенко, вылетающую из трубы, на которой была надпись: «Брак». Подпись под карикатурой поясняла: «Вот до чего доводит брак по расчету».
Марийка, пытаясь выбраться из кольца окружавшей ее молодежи, обиженно говорила:
— Что тут смешного, не понимаю. Ну пропустила нечаянно одну бракованную трубу… Так надо такой шум поднимать?
— Кто брак пропускает, тот в трубу вылетает, — крикнул паренек.
— А по-моему, это грубо, — со слезами на глазах сказала Марийка.
Сергей Никифорович, стоявший поодаль и молча наблюдавший эту картину, вмешался в разговор.
— Грубо или не грубо, а правильно, Мария Степановна, — сказал он. — Ты бракованную трубу пропустила, и напрасно сердишься, что тебя покритиковали. Когда поделом критикуют, нужно проглотить обиду и исправиться. Понятно?
