Приметы весны - [3]

Ребята ликовали, обходя чистые просторные комнаты, где пахло только-только высохшей краской и недавно струганным деревом.

Так празднично было на душе, что Гнатюк временами забывал даже о том, что произошло на заводе. Он вдоволь набегался, пока разрешили наконец переезд в новое общежитие, до хрипоты накричался, выпрашивая в коммунальном отделе шкафы, вешалки, игры для красного уголка. А потом начались споры, пока расписали, кого в какой комнате поселить. Одному хотелось обязательно на втором этаже, другой на что только ни ссылался, доказывая, что его нужно поселить на первом, третий облюбовал комнату недалеко от красного уголка, четвертый… четвертый сам не знал, чего он хочет, и путал уже готовые списки, переселяясь из одной комнаты в другую…

Когда все наконец закончилось, Гнатюк уселся на мягкий диван в красном уголке и облегченно вздохнул. Теперь отдыхать! Но именно в эту минуту проснулось то, что заглушили хлопоты во время переезда. Гнатюк вспомнил разговор с Гусевым, презрительную улыбку, скривившую тонкие бесцветные губы начальника цеха.

— Вы переводитесь в помощники машиниста. Мы не можем позволить каждому обращаться с государственным оборудованием так, как ему заблагорассудится. Ваши фокусы могут нам дорого обойтись. И я не позволю больше никаких экспериментов. В цехе есть инженеры, они пусть и занимаются технологией. А ваше дело — соблюдать установленный распорядок.

Он не дал Гнатюку ответить.

— У меня начинается совещание. Если вас не устраивает эта работа, можете взять расчет.

Сказать, что он вредитель?.. Гусев работал еще на старом заводе. Много лет работал. Он считается лучшим знатоком трубопрокатного производства. Он сумел найти общий язык с иностранными специалистами, которые монтировали завод и первые два года помогали освоить оборудование. Гусева недаром называли тонким дипломатом. Он так подошел к Карлу Шиммеру и его коллегам, что они перестали ссылаться на обязательства, принятые фирмой по договору, и рассказывали более подробно об организации производства и технологии, принятых на заводах Нейгарта. Гусев много работал. Гнатюк часто видел его в цехе ночью. Высоко держа голову и ни на кого не глядя, он расхаживал вдоль желоба, по которому вишневая труба тянулась от стана к пиле. Потом шел дальше, в отделку, и там придирчиво осматривал штабеля готовых труб… Но почему же тогда Гусев против увеличения производительности стана? Ведь каждому ясно, что цех может выпускать труб по крайней мере в полтора раза больше. Почему же Гусев взъелся на Гнатюка за то, что он добивается увеличения нормы?

Гнатюк не находил ответа. И приказ о его переводе из машинистов в помощники стал казаться ему только началом. Теперь попробуй что-нибудь сделать — и Гусев вмиг выживет с завода.

Он одиноко сидел в красном уголке, пока не прибежал за ним Виктор Чернов.

— Иди, там Петрович пришел. Зовет тебя.

Сигов по-хозяйски осматривал комнату. Заглядывал в тумбочки, поднимал матрацы, ощупывал подушки. Удовлетворенно приговаривал: «Добре, добре».

Увидев Гнатюка, весело спросил:

— Чего смурняком ходишь?

— А чего мне радоваться? — мрачно ответил Гнатюк. — Что получать меньше буду?

— Рано панихиду запел. Или, может, думаешь, на том все кончилось?

— Не знаю, кончилось или не кончилось, а, видать, ходу не дадут. Так и ждет Гусев, чтоб я расчет взял.

Сигов подошел к Гнатюку.

— Не горюй, Саша. Борьба еще только начинается. Чернов сегодня опять пилюлю подсунул Гусеву, а завтра Козуб рекорд будет ставить. А там еще найдутся. У всех сейчас на душе накипело, вперед рвутся. Всех же он не поснимает!.. Найдется управа и на Гусева.

Сигов обошел все общежитие, и ребята гурьбой шли за ним. Вначале они стеснялись и шествие по коридорам было молчаливым и торжественным. Но Сигов шутил, смеялся, и праздничное настроение у ребят прорвалось наружу. Успокоился и Гнатюк.

Вечером Гнатюк подсел к Чернову.

— Ну, что там в цехе? — спросил он.

Чернов, шепелявя и глотая слова, торопливо рассказал о том, как был установлен новый рекорд. Глаза его блестели задором.

— А Гусев, что Гусев сказал? — допытывался Гнатюк.

— Та что сказал? Не знаю, что сказал. Я, как пошабашил, сразу тикать из цеха, чтоб не попадаться ему на глаза. Он, говорят, в главную контору пошел и ничего не знал про наш рекорд.

Чернов подмигнул, как нашаливший мальчуган, но вдруг спрятал усмешку и сказал зло:

— А что Гусев? Он при буржуях учился, и сам вроде буржуя… Таких надо прижать, чтоб не мешали.

При этих словах скрипнула кровать, и к Чернову повернулось опухшее от сна лицо.

— А ты думаешь, правильно сделали, что повысылали кулаков в Сибирь? — спросил Федор Рыжов.

— Проснулся! — с усмешкой сказал Чернов. — Кулаков жаль стало.

— А тебе народу не жаль? Так?

— Ты не путай народ с кулаками. Народ — это одно, а кулаки… кулаки — это наоборот. Разбираться надо.

— Может, поучишь?

— Могу и поучить, раз в политике не разбираешься.

— Тебя еще поучу.

— А что же ты путаешь народ и кулаков? Народ теперь хозяин… а кулаку не то, что в Сибирь… Забыл ты Христича? Я бы такого в порошок стер.

— Ишь, герой какой!

— А ты чего защитником к кулакам нанялся?