Приманка - [130]

Но в ту же секунду, когда он пришёл к этому выводу, он понял, что не улетит с Аланой в Париж на шестичасовом рейсе — или на любом другом. Не потому, что это не стало бы лучшим, что случалось с ним в жизни. Стало бы. И не потому, что что-то держало его здесь. Его ничто не держало. Он не улетит по одной, но неодолимой причине: потому что вчера, дожидаясь Присциллу Вега, он принял решение — первое и лучшее решение в своей жизни: прожить эту жизнь, какой бы она ни оказалась. Свою жизнь, а не чьё-то представление о том, какой она должна быть. Даже если этот «кто-то» — Алана.

А потом он понял, что ключевой день закончился — день, когда он должен был сорваться, убить Эрика.

Ещё он вспомнил, что это, вероятно, означает, что в действие теперь вступит запасной план Лумиса — подставная наркооблава, изображённая в его сообщении. Рыбка попалась! И он знал: теперь, когда Эрик стал настолько большой частью его жизни — настоящей жизни, а не той фантазии, которую придумала для него Алана — он не может допустить, чтобы это произошло.

Стараясь скрыть всё, что чувствует, он спросил, где Эрик.

— Наверху, — сонно ответила она, — в кабинете. Или в будке ди-джея. Он любит оттуда смотреть.

— Давай его найдём.

Она уловила нетерпение в его голосе.

— Сейчас?

— Немного развлечёмся. Ты что, не хочешь?

— Здесь так хорошо. Внизу будет безумие.

— Пойдём вниз, — позвал он. — Мне хочется.

— Тебе придётся сдать пиджак. И даже рубашку. Ты же знаешь, как там будет жарко.

Она явно не хотела идти. Боится, что он откажется от её предложения? Почему?

— Я оставлю пиджак здесь, — сказал он.

Они больше не притворялись, что танцуют. Он снял пиджак и бросил его на диван.

— Идём. Ты же любишь танцевать.

— Мы его не найдём, Ноэль. Там тысячи людей.

Но его уже прошиб пот, хотя на нём не было пиджака, а рубашку он расстёгнул до пояса. Он мягко потянул Алану за собой к толстым стеклянным дверям, ведущим на ближайший эскалатор, стараясь подавить острый страх, внезапно поднявшийся внутри. Страх, от которого не избавиться — пока он не увидит Эрика и не убедится, что тот в безопасности.

12

Пологий эскалатор, неспешно ведущий вниз, проделал всего треть пути, когда волна праздника ударила Ноэля с такой силой, что ему пришлось вцепиться в перила.

Сверху казалось, что каждый дюйм пространства — танцпол, зоны отдыха, бары, дверные проёмы — заполнен телами, и все эти тела дёргаются, крутятся, подскакивают в почти броуновском движении, словно сквозь стены пропустили электрический ток. Четыре сотни стробоскопических прожекторов расчерчивали толпу, моргали, вспыхивали, вращались, уничтожая форму, объём, материальность любого предмета, на котором он останавливал взгляд. Стены, зеркала, скульптуры, двери, тела, лица — всё распадалось на квадраты, круги, овалы, конусы и полосы света. Всё двигалось, меняло форму, яркость, плотность, и когда он попытался сфокусировать взгляд на будке диджея, приподнятой над танцполом на высоту плеч, он смог различить лишь общие очертания, а секунду спустя и они рассыпались холстом пуантилиста. Синие гребни рассекали пурпурные пятна, отступали под напором разноцветных лучей: алых, зелёных, потом — багряных, а их уже оттесняли оранжевый и маджента, сливаясь с ними и рождая цвета, которые он не сумел бы назвать или описать, потому что никогда раньше не видел их и даже не догадывался об их существовании.

Одновременно на него со всех сторон обрушился звук. Внизу, под ними, десятифутовые колонки извергали россыпь ударов, таких низких, что он чувствовал их биение в своих венах. Высокочастотные динамики, развешанные через каждые несколько метров, вопили, трещали, скулили, стонали, пели, гудели и кричали вокруг него. Над левым ухом внезапно пронзительным хором защебетали два сопрано, а за ними ревел десяток труб, и рёв был красным, как свет, который разливался по его лицу, отражаясь от двухшарнирного зеркала, а потом он схлынул, стихая до отрывистой пульсации. За трубами, позади него, зазвучали многоголосые ритмы тамбуринов и маракасов, похожие на щебет обезьян и большеглазых тропических птиц с цветным опереньем. Серебряный и острый, как лезвие стилета, голос солистки прорезал воздух, выводя слова, а между ними, под ними, вокруг них вырастала основа, опора басов, от которых гудело в ушах, колотилось сердце, и стучала в сосудах кровь. Они тянулись к нему, обвивали ноги, словно злые духи, пьющие жизненную силу, и он пытался воспротивиться им — но не мог устоять и соскальзывал глубже и глубже, неумолимо скользил вперёд, и вот уже ступени эскалатора остались позади, а он оказался вытолкнут на середину танцпола. Он замер там на долю секунду, словно ядерный гриб на кадрах кинохроники, застывая в абсолютной неподвижности, пока вокруг рассыпаются смертоносные атомы. А потом всё снова пришло в движение.

Внезапно Ноэль вспомнил, что сказал ему Эрик в особняке: сегодня в воздух «Витрины» распылят ЛСД. Все будут под кайфом. И он сейчас — тоже.

Мимо него проплыло чьё-то лицо — юное, разноцветное, покрытое потом, сияющее в радужных переливах, лучащееся экстазом. Ещё одно лицо, более тёмное, в каплях пота, привлекло его внимание с другой стороны: взгляд устремлён вверх, рот приоткрыт в ухмылке безоглядного восторга. Мелькнула Алана: откинутая голова, глаза закрыты, словно в оргазме, губы приоткрыты в загадочной улыбке, как будто ей известен какой-то секрет. Огни преображали её в волшебнейшее из чудес. Наверное, она тоже под кайфом. Как и все остальные. А Ноэль ещё ни разу не пробовал ЛСД!