Приманка - [12]

Мы вышли из боковой незаметной калиточки и неторопливо направились в сторону часовни — самого старинного здания города. Еще не было ни набережной, ни Тагервелла, а она уже стояла здесь, врезанная в прибрежную скалу. И служила вовсе не часовней, а то ли сторожевой башней, то ли небольшим древним храмом, точно не известно никому, кроме гоблинов, как я теперь начинаю подозревать.

На ее плоскую крышу, обнесенную каменным бортиком, вела наружная винтовая лестница, и любители посмотреть вдаль иногда собирались там целыми компаниями, служительницы этого не запрещали. Часовню Святой Матери открыли в башне после того, как мать моряка больше десяти дней простояла наверху в шторм, ожидая возвращения сына. Он так и не вернулся, а когда ураган закончился и над побережьем встало солнце, жители нашли на башне бездыханное тело матери, не пережившей гибели сына.

Но мы вошли в небольшую дверку у подножия, и к нам тотчас направилась служительница в синем платье и белой накидке.

— В пятнадцатую, — очень тихо шепнула я, заметив краем глаза, как изумленно приподнялась бровь моего учителя.

Все знали, что келий, в которых можно попросить о чем-нибудь Святую Мать и поблагодарить ее за помощь, ровно четырнадцать, как и служительниц, постоянно присматривающих за порядком в часовне. И лишь нескольким избранным было ведомо, что, кроме известных всем хранительниц, тут есть еще одна, тайная.

Девушка в белой накидке молча вела нас мимо узких, но крепких дверей — часовня свято хранила тайны своих служителей, — пока не дошла до крохотной дверки в ведущий к комнаткам жриц коридорчик.

— Вам туда.

— Знаю, — едва слышно шепнула я, незаметно вкладывая в ее руку платочек с монетами, и потянула спутника внутрь.

Танрод шел внешне невозмутимо, но как-то подобрался, мгновенно став похожим на Кыша, завидевшего зайца или рыбину. Походка из расслабленной стала осторожной и пружинистой, ноги ступали мягко, как по льду, а руки напряглись, словно перед схваткой.

— Тут безопасно, — успокаивающе погладила я его пальцы, ведя к маленькому чуланчику с вениками и швабрами, и не удержалась, спросила: — Неужели ты ни разу тут не был?

Из чуланчика потайная дверца вела к прорубленному в скале тоннелю под набережной в сторону скал, и здесь изредка сияли магические шары. Меня заинтересовала странная перемена, теперь я не видела их так же отчетливо, как раньше, зато могла рассмотреть вкрученные в стены крепления и чаши толстого стекла.

Комнатка, куда мы шли, открылась за поворотом, как полянка в лесу, и была такой же светлой, уютной и зеленой. Вдоль стен под яркими светильниками стояли чаши и корыта с землей, из которых тянулись лианы цветов, лимонника, плюща и даже огурцов. Здесь отлично росло все, что ни посади, и исцелялись многие болезни, но жрицы решались сюда приводить далеко не всех.

Выбор достойных был правом Жанетт. Впрочем, это имя знали только мы с Луизьеной и матушка Мелисанта. Когда-то, еще лет семь назад, в наши «Женские тайны» пришла довольно молодая женщина с погасшим взглядом брошенной собаки и скорбно поджатыми губами. Ее история была проста и страшна безысходностью. За двадцать три года до этого дня юную семнадцатилетнюю Жанетт выдали замуж за довольно состоятельного немолодого вдовца, растившего четырехлетнего сына. Юная мачеха с первых дней прониклась жалостью и любовью к худенькому, болезненному мальчику и всю свою искреннюю любовь и доброту щедрой души отдала именно ему.

Уже через год ребенок изменился неузнаваемо, окреп, стал бойким, веселым и любознательным. Мальчик обожал свою матушку, как он называл Жанетт, и не желал расставаться с ней ни на прогулках, ни на занятиях. Да она и стала для него самой преданной матерью и первой учительницей, с терпением и нежностью исправляя криво написанные буквы и неправильно произнесенные слова. А потом скончался ее муж, оставив все состояние сыну, но это не опечалило мачеху. Она и подумать не могла, что когда-нибудь ее цветочек откажет ей в куске хлеба. И все же это время наступило — через год после того, как пасынок привел в дом невестку. Сначала юная хозяйка присматривалась к Жанетт, а как только поняла, что та никогда не посмеет жаловаться сыну на его любимую женщину, объявила мачехе мужа тихую войну.

Отдавала слугам собственные, совершенно безалаберные указания и жаловалась в спальне, что ее никто не признает, убегала в слезах из-за стола, якобы из-за еды, которую готовят ей назло, выбрасывала принесенные служанками цветы, если их срезала Жанетт, объясняя странным мерзким запахом.

Жанетт попыталась поговорить с сыном, но ставший мужем мальчик попросил не обижать его жену. И мачеха постепенно перестала вмешиваться в хозяйственные дела, почти не выходила из своих комнат, но невестка каждый собственный промах и каждую неприятность, случившуюся из-за ее приказов, непременно сваливала на несчастную женщину. И настал день, когда Жанетт, встретив в столовой человека, ради которого жила и дышала более двадцати лет, рассмотрела в его взгляде жгучую неприязнь. Вот тогда она и поняла бесполезность любых слов и доказательств. Ее просто никто не захочет слушать.