Прикованные к тени - [5]

Никто не двинулся с места. Еще минут пять мы сидели на солнышке в ожидании новой команды. Внизу, на Мандриковке, что была совсем рядом, прогрохотал товарный поезд. И едва растаял в воздухе перестук колес его последнего вагона, как на не успевший просохнуть асфальт снова слетелась взбудораженная, прыткая и чирикающая на все лады стайка воробьев. Покинувшие ими ветви всколыхнулись и осыпались каплями влаги. Ксения встала, кистью правой руки поочередно изящно ударила по вздувшимся на коленях джинсам, выпрямилась и предложила:

- Идемте?

Ксения...

Она стояла и, глядя на меня, ждала - когда же я все-таки поднимусь со скамьи. А меня раздражало лишь то, что не удалось вытащить из Юры нужные сведения. Как я ни старался, он лишь благоразумно молчал. Может быть, то, что меня в нем всегда восхищало (мне казалось, естественная искренность!), вовсе и не было истинной его натурой, но доверие к нему было абсолютным. Я вздохнул с облегчением, когда случайно поймал на себе его продолжительный и спокойный взгляд.

- Все будет в порядке, - твердо сказал он, - идите вы в свою сауну.

Не знаю почему, но я всегда верил Юре, когда видел этот взгляд.

- Знать бы его природу, - грустно и мечтательно добавил он, когда мы остались втроем, - я бы легко нашел ключ ко многим тайнам ваших клеток.

- Да какие там тайны, - сказал Валерочка, - что вы придумываете?

Он и на корте вел себя так же - морщился, жался, дергался, плющился, что-то недовольно бурчал, то и дело, поправляя очки, дужки которых для усидчивости на его большой голове были связаны серой резинкой от старых трусов. Таясь и тая в себе всю злость на этот отвратительный мир.

Мы уже пожимали руки друг другу, когда я услышал:

- Анечка, закрой здесь все!..

Я оглянулся, чтобы увидеть, к кому обращалась Ната.

- Хорошо, хорошо, я закрою, - сказала Аня.

Это было прелестное дитя. Все это время она стояла за моей спиной и молча слушала нашу перепалку.

- Кто это? - спросил я у Юры, когда Аня ушла закрывать.

- Наша Аня.

Эту малышку я видел впервые. Разве я мог тогда знать, что она перевернет мою жизнь? Ни о какой Юлии я тогда понятия не имел. А уж мысль о какой-то там Пирамиде духа, ясное дело, тогда еще не могла даже вспыхнуть на горизонте.

Аня...

- Ясное дело, - говорит Лена. - А Тина?

- Ни Юля, ни Катя, ни Тина... Да о них даже мысли... И смешно было бы даже думать, что я мог ревновать Аню к принцу Альберту, случайно проведав об их романе.

- Мне кажется, - говорит Лена, - ты не способен ни на какую ревность.

Она просто еще не видела меня ревнующим.

Глава 4

Я понимал, что загадка клеточной ауры интересовала Юру не меньше, чем тайна египетских пирамид или неопознанных летающих объектов. Это было ясно как день, и он искренне сожалел и был расстроен лишь тем, что ему до сих пор не удалось, как волшебнику, привести нас в состояние захватывающего восторга, сдернув перед нашими удивленными глазами завесу тайны с этого непостижимого нимба кирпичиков жизни. Видимо, приборчик, который он сам смастерил из подручного материала для изучения ауры, был не настолько ловок и цепок, чтобы ухватить ее за павлиний хвост. Я видел, с каким живым интересом он предавался своей работе и как его огорчали потери и неудачи. Я сделал попытку его успокоить:

- Никуда она от тебя не денется.

Он только широко улыбнулся и ничего не ответил.

- Я это и сам знаю, я же не слепой, - после короткой паузы сказал он и ослепил меня бликами стекол своих дорогих очков.

Щурясь, он задумчиво посмотрел на солнце, прячущееся за крышу дома.

- Иногда мне кажется, что я могу прикоснуться к ней, я даже знаю, как она пахнет, - коротко улыбнувшись, признался он.

Мы помолчали, затем обнадеживающе пожали друг другу руки и разошлись.

Юра с нами в бадминтон не играл, но от сауны обычно не отказывался. Он был очкариком и заядлым книжником и отчаянно любил свою скрипку. А однажды я поймал его на горячем: он раскладывал на столе небольшие картонки, на которых цветными фломастерами были написаны иероглифы. Английский он уже знал хорошо, а китайский, видимо, давался ему с трудом. Он смутился и что-то невнятно пробормотал, сгребая картонки со стола и суя их в карман пиджака.

- Учишь китайский? - спросил я, чтобы что-то спросить.

- Японский, - сказал он и кашлянул.

- А-а-а, - сказал я.

Для меня иероглифы оставались всегда иероглифами. Китайские или японские - разве можно их различить?

Все мы были твердо убеждены только в одном: на свете нет ничего важнее и интереснее, чем проблема сохранения молодости и увеличения продолжительности жизни! А человек должен жить тысячу лет.

- Не меньше, - утверждал Жора, - это определенно!

Мы уже причислили себя даже к масонскому клану от экспериментальной медицины и верили, что на этом поприще нас ждет непременный успех.

- Теперь это наш крест, - сказал тогда Жора.

Валерочка только скривился и снова как-то весь сплющился.

А Васька Тамаров только улыбался. И не произносил ни слова. Но внимательно слушал наш спор. Я удивлялся его нарочитой немоте. Много позже я, кажется, понял, отчего он только молчал. Скептик! Скупердяй на слова, философ!..

Аура! Это теплое, нежное и простое слово, ставшее не только для Юры, но и для всех нас таким близким и родным, было спрятано за семью печатями. Вот почему мы не давали Юре продыху, вот почему преследовали его. А он оберегал ее от нас, как невесту. Мы наступали, наши атаки были яростны и бескомпромиссны, а ему нечем было их отражать. И он бунтовал: брал свою скрипку и пиликал что-нибудь невеселое, совершенно забыв о нашем существовании. Нередко это давало повод для насмешек, но вскоре звуки грусти и нежной печали проникали в наши сердца и охлаждали наши горячие головы. И мы снова любили друг друга. Только Валерочка держался особняком, впадая в обиду, и тупо молчал, жуя в себе свои умные слова. Его даже подбадривал Ушков.