Прикосновение - [3]

- Как здоровье императора?

Желая придать вопросу возможно более естественное звучание, посол определенно переусердствовал и, близкий к обмороку, нашел свой тон чересчур развязным. Гонцы прервали официальный разговор и повернулись к Динноталюцу. Гвардейцы сохранили спокойствие, что добавило послу смелости, но уменьшило значимость его шага в собственных глазах. За спиной что-то неодобрительно пробормотал Нолак.

- Простите? - переспросил Главный Гонец и посол, кляня свою несобранность, понял, что в волнении задал вопрос на оринском, а не на тарском языке, хотя и владел последним в совершенстве. Динноталюц хотел было высказаться в том духе, что он очень сожалеет по поводу своей невоздержанности, которая заслуживает всяческого порицания и ему, видимо, не следовало нарушать ход торжественной церемонии, служащей утверждению величия Империи, но, расценив обходительность и многословие как проявление губительной слабости, повторил:

- Как здоровье императора?

- От имени государя позволю себе благодарить вас за участие. Последние дни принесли ему облегчение, - ответил Гонец.

Динноталюц, два месяца проведший в гостинице, где покой постояльцев охранялся значительно строже, чем требовала их личная безопасность, и в силу этого напрочь лишенный сведений о происходящем при Дворе, испугался нечаянной уместности своего вопроса, который был задан наугад и преследовал цель спровоцировать Главного Гонца на то, чтобы выдать местонахождение императора. Но коль скоро император болен (от чего, как не от болезни, принесли ему облегчение последние дни?), а узнать об этом законным путем посол, изолированный в гостинице, никак не мог, то теперь Главный Гонец, умнейший и проницательнейший человек, милостивые гиазиры! - непременно заподозрит Динноталюца в соглядатайстве, совершаемом при посредстве наемных лазутчиков. Далее, пытаясь понять, каким образом послу удавалось сноситься со своими осведомителями, Гонец, перебрав и отбросив как неосуществимые все доступные обычным людям способы, с неизбежностью механического расчета заключит, что Динноталюц прибегает к каким-то неведомым уловкам, тонкости которых надлежит у него выпытать, пусть даже и поправ тем самым незыблемые законы гостеприимства. В конце концов, первым закон (а правила поведения при Дворе есть даже нечто большее, чем закон) нарушил Динноталюц, а когда речь идет о государственных интересах, наивно уповать на снисходительность судей. С другой стороны, чистосердечное, в прямом смысле слова, признание вряд ли избавит посла от пыток, ведь признаваться ему, собственно говоря, не в чем, кроме как в том, что он стал жертвой досадной случайности. Но разве подобный результат удовлетворит тех, кто по роду службы прекрасно знает, что нити всех случайностей расходятся от веретена закономерности, приводимого во вращение злоумышляющей рукой? Динноталюц балансировал на грани отчаяния и при прочих равных условиях мог бы попытаться насильственным образом лишить себя жизни, но полная смена одежды, произведенная, по словам смотрителя гостиницы, "чтобы радовать глаз подданных государя", не позволяла послу воспользоваться ядом, предусмотрительно зашитым в ворот его камзола, или кинжалом, открыто носимым на поясе, или потайным отравленным стилетом, медные ножны которого всегда оставляли зеленоватые пятна на рубахе. Ни один из прочих вариантов (размозжить себе голову свинцовым футляром, броситься на алебарды гвардейцев, скатиться по лестнице в надежде свернуть себе шею) не казался Динноталюцу достаточно надежным, а опрометчивое покушение на самоубийство было бы и бессмысленно, и опасно: как действие, не достигшее цели, и как лишний источник подозрений для Главного Гонца. Вместе с тем, затянувшееся молчание грозило выдать испуг посла и он, изо всех сил стараясь не утратить присутствие духа, произнес безвредную, по его мнению, фразу:

- Мне и моим спутникам отрадно слышать, что император пребывает в добром здравии. - И, не желая возвращаться к формальной процедуре, однажды нарушенной и отныне допускающей в его глазах сколь угодно много нарушений, продолжил:

- Поэтому я надеюсь, что ему не составит труда ознакомиться с верительными грамотами, которые я хотел бы просить вас передать императору лично.

Прежде чем ответить, Главный Гонец наклонился к гонцу с пурпурными косицами и что-то прошептал ему на ухо. Тот молча направился к ступеням и, выйдя из поля зрения Динноталюца, вмиг перестал бы для него существовать, если бы не мягкое шуршание ковров, которое, затихая, слышалось за спиной, пока его не заглушил приятный голос Главного Гонца:

- Состояние государя улучшается, но едва ли его можно назвать хорошим. Повелев вчера вечером разрешить вам аудиенцию, он пребывал в приподнятом настроении, однако ночью его сильно лихорадило и сегодня утром... Впрочем, вам вряд ли следует знать об этом.

- Отчего же? Нам следует знать об этом, - посол умышленно передразнил Гонца,- как можно больше, хотя бы для того, чтобы определить, имеет ли смысл вскрывать футляр или нет.

Вперед выступил Нолак:

- Я прошу вас, почтенный гиазир, простить дерзость моего спутника, возомнившего себя главой посольства, чему виной его врожденная душевная слабость и перенапряжение всех жизненных жил. Надеюсь, этот прискорбный инцидент не нанесет ущерба взаимоотношениям между нашими государствами.