Прикосновение к идолам - [17]

Я был свидетелем одной такой истории. Параджанову предложили сделать картину о скульпторе Никогосяне -- для ТВ Армении. Всю организацию Никогосян брал на себя, Сереже оставалось только творчество. Три дня будущий герой картины звонил к нам (в Москве Сережа остановился у нас), уговаривал его приехать в мастерскую, посмотреть работы, поговорить. Наконец перезвон утих, в два часа его ждали завтракать, утрясать дела с представителями постпредства и телестудии. Все серьезно, солидно, Сережа проникся ответственностью и поехал. В три часа звонит Никогосян: "Где Сергей?" -"Поехал, ждите". В четыре опять звонок: "Его нет! Вся еда стынет, а напитки, наоборот, греются! Культуратташе обескуражен...." Так его и не дождались. Вечером заявился домой с ящиком посуды, купил в комиссионке. Мы изругали его как умели, а ему хоть бы хны: "Чудаки, вы лучше посмотрите, какой я откопал для вас молочник". Через два дня, когда поутихли трехсторонние армянские страсти (Никогосяна, Параджанова и Катаняна), его все же удалось запихнуть в мастерскую к Никогосяну. Вернулся умиротворенный: скульптуры понравились, о фильме договорились. Но когда надо было ехать в Армению, он выступил в роли Подколесина, и все опять ушло в застолье, в подарки, в фантазии.

Из моего дневника, 12 января 1982 года:

"Он не может заранее ничего спланировать, да и бесполезны были бы эти планы. Он фантазирует, творит то, что видится в этот миг, то, что явилось внезапно из детства, из прошлого, из вчерашнего дня или из сегодняшнего, он отдает свои фантазии, прозрения и просто "мо" тому, кто сидит напротив". Написано не о Параджанове, но будто о нем. Это о другом художнике -- Юрии Олеше.

Я давно заметил, что живопись и архитектуру Сережа знает отлично, в иранском искусстве и Ренессансе ориентируется, как у себя дома. Лишенный возможности видеть иностранных гастролеров, полотна зарубежных художников и современные фильмы, он как-то обо всем догадывается, чувствует, даже порой предвосхищает. После обеда смотрели с ним монографии Шагала и Малевича, Филонова и Якулова -- все было для него открытием, но обо всем он судил так точно и серьезно! Понимал сразу, с полувзгляда. Вчера устроили ему билет на "Анну Каренину". Пришел, потрясенный балетом, долго молчал. Наутро говорит: "Вы не понимаете, что у вас под боком. Вы это видите каждый день и потеряли ощущение чуда (мы его успокоили, что не потеряли.) У Плисецкой искусство новаторское. Я не видел, как танцуют за рубежом, но у нас она давно авангардистка. То, что делает Майя, не делал никто. Вот Юрий Любимов. Я его очень люблю. Но его искусство реанимационное. Так ставили и до него, правда, давно. Он оживляет". Насчет Любимова мы с ним не согласились, но переубедить его не может никто -- ни мы, ни Бог, ни царь и ни герой. При всей его эмоциональности, спонтанности и разбросанности -- сосредоточенность на творчестве. Все умеет сравнить и дать точную характеристику. Часто цианистую".

В 1978 году в Тбилиси с творческими вечерами приезжал Андрей Тарковский. Об их тогдашней встрече мне рассказал бывший ассистент Сережи Александр Атанесян: "Я помню приезд Тарковского, потому что работал в организации, которая устраивала его вечера. Я приехал на вокзал, и тут в толпе встречающих вдруг появился странный тип: кепка из дерматина фасона "хинкали", плащ будто выкрашен чернилами, свитер задрался и живот сверкает, стоптанные туфли без носков, в сиротских полосатых брюках, с каким-то пыльным букетом. Вид городского сумасшедшего. Кто такой, думаю? Вдруг подходит тетка: "Дядя, цветы продаете?" -- "Да". -- "Сколько хотите?" Он показывает на толпу ребят: "Вот мои племянники, поцелуйте их по одному разу -- и букет ваш". -- "Я серьезно". -- "Я тоже серьезно". Она смеясь ушла, он погнался за ней: "Давайте три рубля", она дает рубль, они торгуются, все в недоумении застыли. Тут я услышал его фамилию. Так это чучело -- знаменитый Параджанов? Он возвращается без букета, спрашивает: "Ты знаешь, кто я?" -"Да, меня предупредили". -- "А у тебя как у армянина сердце не екнуло?" -"Нет". -- "А кто ты такой?" -- "Занимаюсь выступлениями Тарковского". -"Какая гостиница?" -- "Иверия". -- "Значит, так: поезд опаздывает, поедем в отель, накроем стол и украсим ему номер". Таким был первый контакт с Сережей -- постановка. Действительно, поехали в гостиницу гурьбой, чего-то привезли с собой и накрыли стол. Сережа был все время с Андреем Арсеньевичем, ходил на его вечера, возил в Мцхету, в какой-то монастырь, к себе на дачу. Идут они с Тарковским по Руставели, все с Сережей здороваются, и он говорит каждому: "Хочешь, я тебе за пять рублей покажу живого Тарковского?" А тот рядом. Люди платят и смеются. "А хотите, за три рубля -- его сына?" Ему дают деньги, и он показывает на мальчика. Десять дней Тарковский бывал у Сережи дома и однажды разговорился с его сестрой, Анной Иосифовной. "Сережа гений", -- сказал он. "Какой он гений! Снимает диафильмы, а ведет себя так, будто поставил "Клеопатру"... Тарковский очень смеялся и сказал Сереже, что еще неизвестно, кто из них талантливее -- он или Аня.