Прикосновенье ветра - [8]

1932

Конец года

Не до смеха, не до шуток, —

Для меня всего страшней

Этот узкий промежуток

В плотной толще зимних дней.

Та же кружит непогода,

В тех же звездах мерзнет свет,

Но умолкло сердце года,

И другого сердца нет.

Триста шестьдесят биений,

И впоследки — шесть иль пять,

А потом — в метельной пене

Задыхаться, умирать.

Это вздор. А кроме шуток,

Страшен так, что нету сил,

Напряженный промежуток

От рождений до могил.

1932/1933

К жизни моей

О задержись, окажи мне милость!

Помнят же звери путаный след.

Дай мне понять, когда же ты сбилась,

Как ты, плутая, сошла на нет?

Детство?.. Но лишь отрешенным вниманьем

Разнилась я, да разве лишь тем

Гневом бессильным при каждом обмане,

Леностью в играх, скучною всем,

Медленным шагом, взором серьезным.

Мало ль таких, и чуднее, чем я.

О задержись, быть может, не поздно!

Где заблудились мы, жизнь моя?

Как ты пленилась тропинкой окольной?

Может, припомнишь гибельный миг?..

Вот я, как все, за партою школьной,

Только веселья чужда… Из книг

В сердце ворвался, огнем отрясаясь,

Темный, страстями мерцающий мир.

Бледная, в длинных одеждах, босая,

Девушка клонится к волнам…

   Шекспир, —

Ты не Офелией, не Дездемоной,

Ричардом Третьим и Макбетом ты,

Грозными кознями, окровавлённой,

Дикой луною будил мечты…

Кончена школа — разверзлась бездна.

Что ужасало тогда — не пойму.

Слишком уж ты была неизвестна,

Слишком была неподвластна уму…

Жизнь моя, где же наша дорога?

Ты не из тех, что идут наизусть.

Знаешь, затворница, недотрога, —

Есть ведь такое, чем я горжусь.

Да, я горжусь, что могла ни на волос

Не покривить ни единой строкой,

Не напрягала глухой мой голос,

Не вымогала судьбы другой.

1932/1936

Стихи тридцатых — пятидесятых годов

«Кто дает вам право спрашивать…»

Кто дает вам право спрашивать —

Нужен Пушкин или нет?

Неужели сердца вашего

Недостаточен ответ?

Если ж скажете — распни его,

Дворянин и, значит, враг,

Если царствия Батыева

Хлынет снова душный мрак, —

Не поверим, не послушаем,

Не разлюбим, не дадим —

Наше трепетное, лучшее,

Наше будущее с ним.

25. VIII 35

«Стихов ты хочешь? Вот тебе…»

Стихов ты хочешь? Вот тебе —

Прислушайся всерьез,

Как шепелявит оттепель

И как молчит мороз.

Как воробьи, чирикая,

Кропят следками снег

И как метель великая

Храпит в сугробном сне.

Белы надбровья веточек,

Как затвердевший свет…

Февраль маячит светочем

Предчувствий и примет.

Февраль! Скрещенье участей,

Каких разлук и встреч!

Что б ни было — отмучайся,

Но жизнь сумей сберечь.

Что б ни было — храни себя.

Мы здесь, а там — ни зги.

Моим зрачком пронизывай,

Моим пыланьем жги,

Живи двойною силою,

Безумствуй за двоих.

Целуй другую милую

Всем жаром губ моих.

1935

«Когда на небо синее…»

Когда на небо синее

Глаза поднять невмочь,

Тебе в ответ, уныние,

Возникнет слово: дочь.

О, чудо светлолицее,

И нежен и высок, —

С какой сравнится птицею

Твой легкий голосок!

Клянусь — необозримое

Блаженство впереди,

Когда ты спишь, любимая,

Прильнув к моей груди.

Тебя держать, бесценная,

Так сладостно рукам.

Не комната — вселенная,

Иду — по облакам.

И сердце непомерное

Колышется во мне,

И мир, со всею скверною,

Остался где-то, вне.

Мной ничего не сказано,

Я не сумела жить,

Но ты вдвойне обязана,

И ты должна свершить.

Быть может, мне заранее,

От самых первых дней,

Дано одно призвание —

Стать матерью твоей.

В тиши блаженства нашего

Кляну себя: не сглазь!

Мне счастье сгинуть заживо

И знать, что ты сбылась.

1937–1938

«Без оглядки не ступить ни шагу…»

Без оглядки не ступить ни шагу.

Хватит ли отваги на отвагу?

Диво ль, что не громки мы, не прытки,

Нас кругом подстерегали пытки.

Снится ворон с карканьем вороньим.

Диво ль, что словечка не пророним,

Диво ль, что на сердце стынет наледь

И ничем уж нас не опечалить.

А отрада лишь в небесной сини,

Да зимой на ветках белый иней,

Да зеленые весною листья…

Мы ль виновны в жалком бескорыстье!

Мы живем не мудрствуя лукаво,

И не так уж мы преступны, право…

Прокляты, не только что преступны!

Велика ли честь, что неподкупны.

Как бы ни страшились, ни дрожали —

Веки опустили, губы сжали

В грозовом молчании могильном,

Вековом, беспомощном, всесильном,

И ни нам, и ни от нас прощенья,

Только завещанье на отмщенье.

1939

«Есть очень много страшного на свете…»

Есть очень много страшного на свете,

Хотя бы сумасшедшие дома,

Хотя бы искалеченные дети,

Иль в города забредшая чума,

Иль деревень пустые закрома,

Но ужасы ты затмеваешь эти —

Проклятье родины моей — тюрьма.

О, как ее росли и крепли стены —

В саду времен чудовищный побег,

Какие жертвы призраку измены

Ты приносить решался, человек!..

И нет стекла, чтобы разрезать вены,

Ни бритвы, ни надежды на побег,

Ни веры — для того, кто верит слепо,

Упорствуя судьбе наперекор,

Кто счастлив тем, что за стенами склепа

Родной степной колышется простор,

Скупой водой, сухою коркой хлеба

Он счастлив — не убийца и не вор,

Он верит ласточкам, перечеркнувшим небо,

Оправдывая ложный приговор.

Конечно, страшны вопли дикой боли

Из окон госпиталя — день и ночь.

Конечно, страшны мертвецы на поле,

Их с поля битвы не уносят прочь.

Но ты страшней, безвинная неволя,

Тебя, как смерть, нет силы превозмочь.

А нас еще ведь спросят — как могли вы

Терпеть такое, как молчать могли?

Как смели немоты удел счастливый

Заранее похитить у земли?..

И даже в смерти нам откажут дети,