Прикосновенье ветра - [7]

На языке глубоковерстой тьмищи.

Здесь очевиднее и свет и мрак

И то, что спор их вечный не напрасен.

Расколотый на скалы Карадаг

Все так же неразгаданно прекрасен…

Карадаг (Поэма)

Сюда, рыдая, он сбежал

С обрыва. На нетленном теле

Багровой кровью пламенели

Ожоги разъяренных жал

Опалы Божьей.

   Даже море

Сужалось в ужасе пред ним

И зябло, отразясь во взоре

Зрачков огромных.

   Недвижим

Стоял он. Тягостные крылья

Не слушались, и он поник

На камни и в тоске бессилья

Оцепенел, но в тот же миг

Воспрянул он и заломил

Свои израненные руки,

И вырвал крылья, и без сил

На камни рухнул вновь…

   Сквозь муки

Два пламени взметнулись врозь

Взамен двух крыльев и впервые

Земли коснулись…

   Словно лось,

Огонь с трудом ворочал выей,

Качая красные рога.

Они, багровы и ветвисты,

Росли, вытягиваясь в свисты,

Нерадостные для врага.

Изгнанник встал и посмотрел

На всплески пламени, на племя

Огней. Не по-земному смел

Был взгляд его.

   В тяжелом шлеме

Златых волос его глава

Являла новое светило.

Он прыгнул в пламя, — это было

Жестоким жестом торжества.

Огонь, кормивший корни крыл,

На волю выпущен отныне,

Затем, чтоб навсегда сокрыл

Тирана райского, в гордыне

Тучноскучающего.

   Месть

Отрадней жизни для изгоя.

Качаясь в пламени, он весь

Был полон музыкой покоя

Иль вдохновением: он — Бог,

Он — гибнет, но и ТОТ ведь тоже!

— Ты будешь уничтожен, Боже,

Презренный райский лежебок,

Творец раскаявшийся!.. —

   Так

Кричал он, облаченный в пламя,

Как в плащ дымящийся. Но враг

Не отвечал.

   Огонь волнами

Валил к луне, огонь простер

Последний взлет, и вдруг разжалась

Твердь,

   и разгневанный костер

Ворвался внутрь…

   — Какую малость

Я отдал, чтоб изъять тебя, —

Вопило пламя, —

Как просторно

Жить, униженье истребя!..

Но вспыхнул блеск зарницы черной

Из пустоты,

   и пламя вдруг

Окаменело, а кричащий —

Без головы, без ног, без рук —

Обрубком вырвался из чащи

Рыданий каменных, и ветр

Вознес его на горб вершины,

И там он врос в гранит…

   Из недр

К нему вздымаются руины

Пожарища, к нему толпой

Стремятся каменные копья

И в реве замерший прибой —

Окаменевшее подобье

Былого пламени…

   Кругом,

Как яростные изуверы,

Ощерившиеся пещеры

Не дрогнув принимают гром.

Костер, что здесь торжествовал,

Застыл на вечное увечье,

Здесь камни и обломки скал —

Подобие нечеловечьей

Могучей гибели…

   Лишь мох

Краями хладного обвала

Струится, словно жаркий вздох

Души, что здесь отбушевала.

1931

Тешково

Акварели Волошина

О как молодо водам под кистью твоей,

Как прохладно луне под спокойной рукой!..

Осиянный серебряной сенью кудрей,

Возникал в акварелях бессмертный покой.

Я всем телом хотела б впитаться туда,

Я забыла б свой облик за блик на песке.

Легкий след акварели, сухая вода,

Я пила бы на этом бумажном листке.

И, влюбленно следя за движением век,

Озаренная ласковым холодом глаз,

Поняла б наконец, что любой человек

Этот призрачный мир где-то видел хоть раз.

Но когда? Я не знаю, и вспомнить не мне.

Это было в заоблачной жизни души,

А теперь — еле брезжит, чуть мнится во сне…,

Ты, бесстрашно прозревший, свой подвиг сверши.

Воплоти, что в мечтаньях Господь созерцал:

Бурногорье, похожее на Карадаг,

Где вода словно слиток бездонных зерцал,

Где луна лишь слегка золотит полумрак.

Ты заблудшую душу отчизне верни,

Дай мне воздухом ясным проникнуть везде.

Я забуду земные недолгие дни,

Я узнаю бессмертье на легком листе.

Звенигород

11 авг. 1932

Сказочка

   Наверху — дремучий рёв,

Но мятели я не внемлю, —

   Сладко спится под землей.

   Дрема бродит меж дерёв,

   Да постукивает землю

   Промороженной змеей.

   Зиму — пролежу молчком,

   Летом — прогляну в бурьяне, —

   Ни о чем не вспомню я.

Раздвоённым язычком

   Темно-синее сиянье

   Выжгла на сердце змея.

   И не с этой ли змеей

Дрёма бродит надо мной?

«Неукротимою тревогой…»

Неукротимою тревогой

Переполняется душа.

Тетради жаждущей не трогай,

Но вслушивайся не дыша:

Тебя заставит чья-то воля

Ходить от стула до стены,

Ты будешь чувствовать до боли

Пятно в луне и плеск волны,

Ты будешь любоваться тенью,

Отброшенною от стихов, —

Не человек и не смятенье:

Бог, повергающий богов.

Но за величие такое,

За счастье музыкою быть,

Ты не найдешь себе покоя,

Не сможешь ничего любить, —

Ладони взвешивали слово,

Глаза следили смену строк…

С отчаяньем ты ждешь былого

В негаданный, нежданный срок,

А новый день беззвучен будет, —

Для сердца чужд, постыл для глаз,

И ночь наставшая забудет,

Что говорила в прошлый раз.

1931

Воронеж

Лесное дно

О, чаща трепещущей чешуи,

Мильоннозеленое шелестенье,

Мне в сердце — сребристые бризы твои,

В лицо мне — твои беспокойные тени.

Я зыбко иду под крылатой водой,

Едва колыхаюсь волнами прохлады.

Мне сел на ладонь соловей молодой,

И дрожью откликнулись в листьях рулады.

Я вижу сосны неподвижный коралл,

Увенчанный темноигольчатой тучей…

Кто мутным огнем этот ствол покрывал?

Кто сучья одел в этот сумрак колючий?

Я знаю, под грубой корою берез

Сокрыта прозрачнейшая сердцевина.

Их ветви склонило обилие слез,

Зеленых, как листья, дрожащих невинно,

И памяти черные шрамы свежи

На белых стволах… Это — летопись леса.

Прочесть лишь начало — и схлынет с души

Невидимая вековая завеса.

И вдруг засветился мгновенным дождем

Весь лес, затененный дремучими снами…

Как горько мы жаждем, как жадно мы ждем

Того, что всегда и везде перед нами!