Приключения знаменитых первопроходцев. Северный полюс - [20]

Вот так, прохлаждаясь, прогуливаясь, работая и отдыхая, проводили мы время до шестичасового ужина — жалкого подобия завтрака и обеда. Офицеры приносили мне рапорты, и я их подписывал, заносил в журнал, который с каждой страницей наглядно демонстрировал, как слабеем мы с каждым днем… Чтобы скрасить долгие вечерние часы, мы иногда картежничали, играли в шахматы, в лучшем случае — читали…

На первый взгляд такая жизнь вовсе не кажется тяжелой; но нужно учесть и обратную сторону медали. Горючее подходило к концу, и мы не могли сжигать в день более трех ведер угля. А снаружи — минус 40° по Цельсию! К тому же, за исключением Петерсена и Мортона, мы все в той или иной степени страдали от цинги, и, замечая бледные лица и запавшие глаза своих товарищей, я говорил себе, что мы проигрываем в этом сражении с природой, что полярный день плюс полярная ночь изнуряют и старят человека быстрее, чем год, проведенный где бы то ни было в этом жестоком мире.

Таким образом тянулась наша первая арктическая зима.

…Ранним утром 7 апреля я проснулся от самого ужасного для уха медика хрипа, исходившего из груди Бейкера. Непрошеный гость — черный ангел смерти уже давно стучался в двери наших кают; и вот он захватил нашего товарища. Состояние моряка быстро ухудшалось, и к следующему утру он скончался. Мы сколотили гроб; скорбный кортеж проследовал к проруби вдоль крутого откоса, ведущего к нашей обсерватории. После заупокойной молитвы бедняга Бейкер навечно погрузился в ледовую могилу…

Как-то раз мы получили приглашение от группы эскимосов посетить их поселок, который находился на берегу залива Херстен всего в восемнадцати милях от нашей якорной стоянки. Через узкий лаз длиной в десяток метров я ползком проник внутрь иглу — самой настоящей норы. Здесь мне в нос сразу ударил аммиачный дух четырнадцати раздетых обитателей мрачной конуры, довольно откормленных на вид, но грязных и потных. После весьма утомительных восемнадцати миль пути при морозе в 90° по Фаренгейту (примерно 32° по Цельсию) я попал в пещеру размером пятнадцать на шесть футов. Невозможно представить, если не увидеть самому, такое бесформенное скопление человеческих существ: мужчин, женщин, детей, прикрывавших свою наготу только природной грязью, ползавших чуть ли не друг по другу, как черви в баночке рыбака.

Чтобы представить это зрелище, не хватит самого преувеличенного воображения. Площадка в форме полуэллипса, служившая то ли общей постелью, то ли местом всеобщих трапез, насчитывала не больше семи футов в длину и шести — в ширину; что ж, считая детей, на ней размещалось четырнадцать человек, включая и мою персону.

Светильники — “котлуки”, горели ровным пламенем высотой в шестнадцать дюймов[76]. На полу распластали четверть замороженного тюленя, затем порезали его и немного подкоптили кусками от десяти до пятнадцати фунтов. Вождь клана Метек сердечно пригласил меня отведать местный деликатес. Но мне вполне хватило одного взгляда на это изысканное блюдо. Так что я отужинал остатками мороженой печенки, которую предусмотрительно захватил с собой; обливаясь обильными ручьями пота, я разделся, как и все остальные. Затем я расположил свои утомленные кости у ног госпожи Айдер-Дак, хозяйки этого жилища; слева примостился ее ребенок, а теплой подушкой мне служил урчавший живот господина Метека; вот в такой уютной постели, которая предоставляется только самым почетным гостям, я сладко уснул.

Солнце стояло уже высоко на следующее утро, когда я проснулся. Госпожа Айдер-Дак соблаговолила подать мне завтрак в постель. На чашке из вогнутой кости дымился отборный кусок вареного китового мяса! Я не видел, каким образом его приготовили: я много бродил по белу свету и не имел никакого желания вникать в кулинарные тонкости. Как всегда, не страдая от отсутствия аппетита, я уже дотронулся до желанного подношения, но вдруг увидел как хозяйка, манипулировавшая у соседнего “котлука”, видимо, в качестве шеф-повара, проделала некую операцию, которая меня остановила. Когда я к ней обернулся, она держала в руках чашку, подобную той, в которой принесли мне завтрак (видимо, такая посуда служит для разных целей на эскимосской кухне), только что преспокойно вытянув ее из-под своих одеяний; затем она погрузила ее в котел с супом и извлекла оттуда копию того очаровательного куска, что лежал на моем блюде. Впоследствии я узнал, что подобная утварь применяется для различных целей, и когда нет экстренной необходимости ставить ее на стол, ею пользуются для… я не осмелюсь сказать для чего!

Для эскимосов не существует вопроса о нечистоплотности. Эта черта является неотъемлемой частью народов Крайнего Севера; происходит она не из-за присущей им небрежности в приготовлении пищи и крайней скученности, а от зверского мороза, постоянно препятствующего гниению и предупреждающего нежелательные последствия скопления собак и людей. Они и в голову не берут возмутительные для разума и ощущений цивилизованных людей вещи.

Я мог бы изложить еще немало подобных довольно отвратительных подробностей, но ограничусь только более-менее выносимыми деталями…