Приключения тюремного лекаря - [19]

— Вот ты ж твердолобый! Если б я за себя беспокоился, я б остался гончаров лечить. Послушай ещё раз: повинитесь перед правителем! Я вам заварю чего полегче, чтобы только вид болезни был, а вы…

— Не стану я никого просить и зелья от тебя тоже не приму! Твоей вины тут не будет. Во дворце все знают, что меня яды не берут…

— Это почему ещё? Если тебя с детства и приучали к разных отравам, то у меня-то ещё орзорумские остались, к ним у тебя привычки быть не может…

— Вот на наследнике их и испытаешь.

Сигверт снова отвернулся. Март вздохнул и принялся собирать бутылки и бинты. Стёртые кандалами запястья кунга никак не желали заживать, напротив, нездоровая краснота расползалась с запястий на кисти и предплечья. Сегодня Сигверт раздражал лекаря всем: своим непонятным упрямством, твердолобостью, и даже это упорно не заживающее тело, казалось, бросало ему вызов.

— Долго я лечить-то тебя буду? — спросил он в сердцах. — Сколько добра на тебя извёл, и что толку! В Лаконике же всё заживало как на собаке, тут-то что за ерунда?

— В Лаконике верёвки были, — безучастно ответил Сигверт. — Не могу ни железа, ни меди носить, сразу кожу в кровь стираю…

— А браслет твой?

— Серебряный…

— Ах вот оно что. Аранская знать у нас только серебро да золото терпит, остального не принимает! Эх, порода твоя… Давно бы написал отцу, баран упрямый! Что он, не простил бы тебя? С твоими-то подвигами?..

Сквозь крошечное окошко под потолком пробивались солнечные лучи, и от этого радостного, тёплого света Марту стало ещё тоскливее. Он собрал сумку и, не прощаясь, вышел.

* * *

Меж тем порфирогенет, избавленный от головной боли, казалось, помолодел на десять лет. И принялся железной рукой наводить порядок. Потребовал у первого советника приказы, подписанные за последний год, довёл до нервного припадка казначея и велел было казнить главного повара, но в последний момент помиловал: счастливца лишь выпороли верёвкой, на которой сперва собирались повесить.

Силлионский правитель и раньше не отличался добрым нравом, но одно дело — карать под воздействием недуга, и совсем другое, когда делом правят холодное сердце и безжалостный расчёт. Придворные затихли, присмирели и старались лишний раз не попадаться на глаза порфирогенету.

Вечером Март, относя правителю сонный напиток, — порфирогенет не доверял слугам даже прикасаться к снадобьям, — услышал, как тот разговаривает с принцессой Камиллой. Её низкий сильный голос был хорошо слышен через тяжёлую дверь.

— Я должна знать! — настаивала она. — В конце концов, он мой…

Конец потерялся, но дальше можно было разобрать что-то об императоре и расстроенной свадьбе. Вскоре Камилла вышла из спальни с гордо поднятой головой и спокойным лицом, не заметив Марта. Спустя недолгое время лекарь проследовал за ней.

— Лекарю часто приходится задавать неудобные вопросы, — начал он, когда принцесса отослала слуг из своих покоев. — Поверьте, меня ведёт не праздное любопытство, а желание помочь. Скажите, император не собирается расторгать помолвку в свете последних событий?

— Ни в коем случае. Не думаю, что до него могли дойти вести.

— Я позволил себе предположить, что расположение императора могло бы надёжно защитить вашего будущего мужа. И, вероятно, император достаточно мудр, чтобы позволить единственной дочери самой выбрать избранника?

— Безусловно. Но она вольна выбирать из тех, кто равен ей по рождению либо имеет особые заслуги. Заслуги, подтвержённые почётным званием и близостью к трону.

В наступившей тишине было слышно, как в часах с шорохом лился песок.

— Никакой надежды… — услышал лекарь едва слышный даже не шёпот — шелест.

— Надежда есть всегда, — тихо сказал Март. Разогнул витой серебряный браслет, который теперь носил под одеждой, и положил на стол. Поклонился и вышел.

Он едва успел затворить за собой дверь своих покоев, как снаружи раздался топот бегущих ног и взволнованные голоса:

— Лекаря! Лекаря к порфирогенету!

Глава седьмая, в которой Марта снова лишают отдыха

Порфирогенет тяжело ворочался на парчовом диване. Лицо побагровело, глаза шарили по стенам без всякого выражения, а из толстых пальцев падал на пол свиток с незнакомой Марту печатью.

Вслед за лекарем в спальню влетела Камилла. Глаза горели, медноцветные волосы выбились из-под наспех накинутой повязки. Март уже нащупал в сумке тонкий нож для кровопусканий, но поймал её торжествующий взгляд.

— Поспешите с кровопусканием, — процедил первый советник, вбежавший в спальню одновременно с лекарем.

— Резкое истечение крови лишь навредит правителю, — возразил Март, мгновенно договорившись с совестью. — Я поставлю ему иголки. Лучше всего было бы достать пиявок, но где их возьмёшь…

Кто-то из слуг по знаку советника побежал узнавать насчёт пиявок, а Март погрузил серебряные иголки в крепкое вино и стал считать до пятидесяти. В комнате открыли окно, и порыв ветра смёл на пол бумагу, что валилась из рук правителя.

— Из Тёмных Земель, — заявила Камилла и протянула руку к свитку.

— Письмо предназначено для венценосного порфирогенета, — первый советник преградил ей дорогу.

— Я жена наследника престола, если вы забыли!