Приключения Трупа - [45]

И покатили по канве дорог: художник — в морг, а картина, треножник и Труп — в клуб.

На вернисаже поклажу разъяснили:

— Основоположник нового — без чувства, но покажет у вас класс глаже здорового искусства!

5

В зале замирали раззявисто.

Гадали на глаз о стиле и предвкушали экстаз.

Освободили возвышение для завершения замысла.

Запросто взгромоздили тело на треногу, строго окрутили холстом в роде занавеса, усадили на ногу и отпустили напоказ.

И тотчас за окном прогремело, сверкнуло и стрельнуло, как из дула.

В природе — мозаика, в народе — паника.

С порога пахнуло спелой негой, зрителей качнуло к носителю откровения, тренога от давления заскрипела телегой и с пением реприз шагнула по ступеням вниз.

Картина затрепетала над залом, словно холстину любовно грыз отряд бельчат и мелких крыс, и настала в овале тына драма без рамы: белки побежали из овина к тарелке в ресницах, гвозди запорхали в гроздьях, глазница заиграла в зарницах, на лицах запылали веснушки, ёжик натянул вожжи на ножик и сиганул по жёлобу в яму на опушке, а голое тело полетело на головы — прямо на макушки.

Гул перемахнул в разгул, а блеск — в треск.

Густую людскую волну повело к окну, стекло от удара потекло в дом, задул ярый ветер с дождем, карниз провис, гардину увлекло на середину зала, а искру от сигары понесло, как на ракете, и быстро развезло до пожара с угаром.

Писк, визг и суматоха!

— Люди, — прорычало из гама. — Без вина будет плохо!

А одна дама узнала за патетикой драму с эстетикой:

— Гамма, — пропищала, — бред! А всхлип — эпоха!

Искусствовед без пиджака поддержал:

— Для начала — кроха. Но клип — на века! И натура, и свет, и скульптура, и балет. И накал — без натяжки. Мазок — жесток, музыка — природная, инсценировка — театральная, массовка — народная, вольтижировка — сакральная: с грехом верхом на деревяшке. Слов нет — жест нов, а присест — от неваляшки!

— Ересь! Балясы! Чтоб я утоп в залог! — влез в диалог, плюя наперерез через порог, поп без рясы. — Лоботрясы!

И споры разгорелись — скорым переплясом.

6.

Пока одни в мыле тушили огни, сушили в подвале экспонаты, искали заплаты на холсты и сдирали с потолка дорогие цветы, другие не валяли дурака, а лежали плашмя и, дымя до одурения, подробно обсуждали представление:

— Способный творец перерос живое.

— Разрушитель вялого — строитель небывалого.

— Большой наглец и глуп. Не верьте в такое.

— Апофеоз смерти: труп без прикрас и — ходуном.

— Каждый из нас, подобно свече, угас беззлобным влажным сном.

— Верхом на луче вечного духа — мертвец!

— Надлом! Показуха беспечного поэта. Это — конец.

Подобрали детали экспонатов и растолковали:

— Из проклятого огня и разбито, а не раскрыто!

— Стерня сжатого жита!

Порядок восстановили не скоро: неполадок насчитали горы и о стиле не прекращали споры.

Рассуждали до пота на теле, а смотрели — в потолок.

И не углядели, как героя кто-то уволок. Под шумок!

А узнали — повскакали:

— Однако у истории — моменты!

— Эксперименты!

И стоя устроили аплодисменты.

А клака скандала впала в раж:

— Художник — основоположник! Персонаж — наш!

Но виновника торжества поклонники не отыскали.

Предполагали, что взяли покойника светящиеся от озорства учащиеся элементы.

Но полковника украли не из баловства, и не студенты, а адепты мастерства — для ангажемента.

Обещали по роли: позументы, медали и ленты.

И — гастроли.

7.

Случай на вернисаже произвел переворот в культуре.

Даже в пропаже дремучий народ нашел ореол, присущий идущей вперед натуре.

Мода на трупное искусство растеклась, как грязь от капели в непогоду.

И печатно, и устно многократно и неотступно — без конца пели ему одному оду.

Песни якобы мертвеца стали известней морали отца.

На концертах музыканты молчали одинаково мертвенно, а фанаты лежали — жертвенно.

Труповидные типы заселяли бесстыдные видеоклипы и обильно насыщали фильмы.

На экране скелеты-инопланетяне проникали в секреты сознания, обнимали нежные создания, поднимали мятежные полки, занимали безбрежные уголки, изобретали ракеты к вечности и при этом прилежно управляли человечеством.

На цирковой арене молодцы-мертвецы без показной лени потешали народ играми с тиграми, дрыгали под куполом бледными костями, прыгали по трупному, вперед ногами, с медными обручами, двигали семью зубами пароход и на зависть зверью ловко поддавались дрессировке: шмыгали на чайник, рыгали на запах и стояли на крайних и задних лапах.

На театральной сцене выставляли задник из стали, на котором печальный герой с укором представал как начальник, а живой артист в пене означал застой, провал и вызывал повальный свист — до мигрени.

8.

Особый случай попал на пробу тучным снобам в бурном литературном мире.

Скандал из-за стиля побежал и напрямик, и шире.

А возник — в разгар спора: с чего бы матёрым издателям навар взять, чтобы и тон не подвёл, и — не отощать.

В укор лире и наперекор писателям избрали уклон в пол и кровать: приказали выпускать не речистые кусты стихов с ужимками, а чистые листы без слов с картинками. Рисовали, как на одеяле, цветисто: завлекали онанистов.

И — не рассчитали.

Передовым и ходовым товаром стали военные мемуары Трупа, в которых он без пощады к морали описал незабвенные сражения и эскапады и скупо, без бравады, изложил молодым возражения и взгляды на порох, стон, дым, арсенал, парады, награды, засады, развал, тыл и идеал.