Приключения Трупа - [13]

И везде, уточняли, в любой среде, рисовал отставной маньяк свой чудной знак: в круге — дуги и пунктиры вплотную, как забор, и эти сети и дыры образуют узор. А на нем, как вязал узлом излом, писал, тая пыл в спесь: «Я был здесь». И добавлял в упор: «Сеть стереть не сметь!»

Объяснял, что это — не вздор для мороки, а что планета, ведь, попадет в глубокий переплет, но спасется понемногу лазаньем из колодца по указанной схеме.

И рычал затем сильней, чем марал в гареме:

— Живей дорогу моей теореме!

8.

А еще носил под плащом овальную крупицу.

И твердил, что открыл не тротил, а фундаментальную частицу.

Но не спешил выставлять ее напоказ:

— У нее, — бубнил, — стать не для глаз!

А получил золочёный билет на ученый совет, для проверки, в ответ нагрубил не по мерке:

— Вы — без головы! Клерки!

Ценил не авторитет, а приоритет на раритет:

— Наука, — учил, — не суд: зевая, сопрут. Круговая порука — и тут!

Но приоткрыл секрет:

— Летит — без края, на вид — пустая, идея — срок, отскок — любой, быстрее — нет, а след — мой.

И для острастки распространял сказки.

Будто что ни утро швырял частицу в прохожих: убил наповал, сломал ключицу, помял кожу.

А один гражданин исхитрился уклониться и заорал:

— Мразь бестолковая! Тело — не стена дубовая!

И она тогда улетела, и зажглась новая звезда.

А планета обалдело загудела и подалась не туда.

Но он, как патриот света, разорвал рот криком:

— Слазь вон, мигом!

Неделю — рыком и рыгом — ругал звезду за езду — не сходил с места: еле уговорил, как невесту.

Потом бил в грудь кулаком:

— Не будь я чудаком! Вот вся суть! Умчусь на ней за границу дней, когда сожрет вас ил, газ и ртуть. И грусть удалится, и обида, и жуть. Рванет коллапс — и атас: от Земли не сохранится и тли. Нишкни! А мне — и во сне: ни-ни!

9.

Пока легковеры с испугом ждали от земляка передряги, корпел он над цугом, лишенным тяги.

Притом считал решенным вначале, что с телом без меры подъем протекал без грыжи, а дальние дали мелькали ближе.

Когда же расчет стал глаже, дал сигнал, что подведет итоги и изобретет универсальные скорые ноги, которые пойдут вперед астрально и без дороги. Там и тут найдут путь, обогнут хлам и муть, пробегут и вброд, и в поворот, и вкось, и насквозь, и встык, и напрямик. Проскочат и туда, куда никогда не захочет прочий.

— Электричество — бремя, — тормошил он зевак, как шилом крошил собак. — Быстротечно! А они одни избороздят подряд и количество, и время. Сложением неземных сил для них движение — вечно. А любая колея — родная и своя.

Произносил речь, как об темя точил меч:

— Я введу племя героических людей в череду космических идей! Не приемлю гать в глуши! Умирать не спеши и не землю паши!

Но позже того узнали от него пытливые лица, что вечные ноги уложат в дали одну фундаментальную частицу.

— Ну и ну! — зарыдали с переливами. — А прохожим по млечной дороге, что же, не прокатиться? Или изнежен нормальный народ и неизбежен летальный исход?

— Отпетые образины! — отвечал оригинал словами нехорошими.

— Ноги с вами — ракета с галошами. Сгорит резина, как метеорит, скользя в атмосфере. В пучину нельзя без потери!

Подступали к нему и специалисты. Держали за дегенерата и кандидата в артисты, но мечтали приобрести материал как архивисты и дознавались:

— А свойства терминала? А чисто ли в дыму поддувало?

Отослал ловчил пастИ зависть.

Но пожалел, что без дел зажрались, и обронил, что устройство состояло из шести сил: ловитель ловил, делитель делил, губитель губил, творитель творил, носитель носил, водитель — водил.

— По-причудному загадочно, — отскочили инженеры.

— Умному достаточно, — получили вслед. — В почине — бред веры, полынья — без травы, я — сед, а вы — серы.

10.

Был Труп — жизнелюб. И жил, не жалея жил на затеи.

Но вдруг — захандрил: возомнил, что всех главнее, но от потуг не воплотил — ни идеи.

А манил успех иначе — снова без улова и удачи.

Заводил торговлю — забыл, что не картежник, подменил чеки и чуть не угодил по здоровью в калеки.

Норовил в проповедники — не скрыл, что сам безбожник, и процедил спьяну, что суть учебы беднякам в передниках — не по карману.

Выставил кандидатуру в правители — чтобы жители быстрее сменили бестолковую натуру — но любители изобилий провалили новую фигуру. И еще укорили, что смещен — нахал: на носу, мол, идеал, а колбасу на стол не обещал.

— Тут живут от голода не молодо, мрут от слабости не по старости, — уяснил он со стоном унылым тоном. — Перед смертью не надышишься сполна: берег с твердью свергнет хищница-волна. Значит, задача ясна: дыши в смерть, и она разворошит круговерть.

Добавил, что годы берут свое, но тут, без вечных правил и свободы — не житье:

— Верьте, не верьте, угрюмые тучи, но думаю о смерти беспечно, на досуге, как о лучшей подруге.

Прогундосил, что ощутил в жизни осень, забросил вычисления начал, потерял фундаментальную частицу и совсем прекратил изобретения, а отчизне дал отвальную — для примирения.

Затем сообщил мирам и морям, что поступил в больницу — и не на лечение, а на съедение к докторам, и с той поры загрустил в непростой кручине и посвятил остаток дней и сил заботе о кончине.

И в бегах от хандры служил ей в поте пяток и лица, как монах на помине — до конца.