Приключения тележки - [28]

— Послушайте-ка, милейшая! — проговорил Андорфи. — В каждой стране существуют законы, и за соблюдение их несут ответственность официальные правительственные органы. Я же лишь выполнял закон в самом буквальном его значении. До сих пор, насколько мне известно, венгерский закон не давал нилашистскому окружному начальнику или члену упомянутой партии власти и права преступать закон, опустившись тем самым до уровня бандитов и грабителей с большой дороги. Как человек и как офицер, я воздал по заслугам не нилашисту, а именно бандиту, застав его на месте преступления, когда он оскорблял женщину и терроризировал без всякого на то право нескольких налогоплательщиков, венгерских граждан, живущих своим трудом. Если кто-либо из них высунет рожу из корчмы и встанет мне поперек пути, я застрелю его как собаку. Шепните им об этом! Ключ от моей квартиры у тетушки Мари. Господь да благословит вас, милейшая!

С этими словами Андорфи вернулся к себе и уложил вещи. Затем надел мундир и сунул в кобуру револьвер, который обычно держал в чемодане, чтобы не оттягивал бок.

Он спокойно запер квартиру. К этому времени как раз подъехало вызванное им такси. Андорфи спокойно сел в него и спокойно покатил на станцию.

Однако в штабе он докладывал о своем прибытии для прохождения службы отнюдь не так спокойно, ибо тотчас заметил, что кое-кто из офицеров, но прежде всего те тыловые крысы, коих устав прежней армии даже не включал в личный состав армии, а именовал «приданной единицей» (они, правда, носили мундир, но исключительно вдали от линии фронта), — так вот, все эти лица отдавали честь уже не согласно уставу венгерской армии, а классическим римским — то есть немецко-фашистским, то есть нилашистским — взмахом руки.

Между тем Козак не нашел в Доме нилашистов окружного начальника и потому прихватил с собой просто двух братьев и засел с ними в «Молодушке»; впоследствии он клялся всем и каждому, что учитель музыки Андорфи быстренько убрался из Дому, пока он, Козак, ходил в Дом нилашистов за оружием, чтобы попугать его малость.

Ну что ж! И самые серьезные, самые достоверные исторические труды страдают подчас несколько вольным истолкованием событий. Но если достоверные факты попадаются лишь вразброс среди потока искажений — вот это уже беда.

Роман о закопанных кладах, однако на новый лад

История сия все же претендует на то, что главным героем ее является тележка с левым уклоном.

Следовательно, какие бы сногсшибательные события и пертурбации ни происходили в мире, все это может вписываться в историю тележки лишь постольку, поскольку оказывает непосредственное влияние на ее судьбу.

Смысл политики в умении точно ориентироваться в путаном лабиринте мировой конъюнктуры. Искусство не терпит окольных путей, всевозможных вывертов, иначе оно превращается в бездарную халтуру.

Кровь, ужасы, низменные инстинкты, позорные даже для животного, беспримерное вырождение Человеческого Духа властвовали над земным шаром.

А с тележкой между тем не происходило ничего примечательного.

До одной летней ночи.

Над затемненной столицей сияла полная луна — для одних волшебная, для других зловещая, для кого-то восхитительная или таинственная.

Из квартиры Андорфи через открытые окна лилась фортепьянная музыка. Играл, однако, не учитель, а его сестра. Причем младшая, старшая же слушала.

Сам Андорфи со своей батареей сражался на фронте. Взяв на несколько дней отпуск, он помог своим родственницам, бежавшим от наступающей Советской Армии и конфликтов с румынами, добыть надежные документы и разместиться в его квартире.

Впрочем, трудно было не отметить и не удивиться тому, что у смуглого узколицего учителя музыки такие светловолосые круглолицые сестры.

С не менее странными родственницами беседовали в этот чудный лунный вечер артистка и майор на балконе четвертого этажа.

Появились откуда-то беженцы и в профессорской квартире, хотя никто никогда не слыхал, что у них есть родственника.

Будд полна была такими беженцами, державшими путь на Запад и нашедшими здесь временное пристанище. Уехала и супруга майора; вняв призыву властей эвакуироваться, она также покинула насиженное место.

Около десяти Аги спустилась к Безимени.

О, теперь уже на законных основаниях, к жениху!

Ночь была необычайно теплая. Безимени выключил свет в квартире, открыл дверь во двор и сел на свою тележку покурить. Здесь и нашла его Аги.

— Послушай, а может кто-нибудь подглядывать к тебе отсюда, из темноты? — спросила она Безимени. — Ну, через щелку какую-нибудь?

— Нет! С чего ты взяла? — поинтересовался Безимени.

— Войдем-ка. Закрой дверь.

Безимени повиновался, впрочем нехотя.

— Зачем спешить? Не успеем, что ли?

— Запри дверь на ключ! — распорядилась Аги. И сама дважды повернула ключ в замке. Потом из фирменного бумажного пакета, приспособленного под сумочку, вынула маленькую, не больше кирпича, шкатулку. — Я хотела показать тебе вот это! — И она поставила шкатулку на стол.

— Что в ней? Драгоценности? — спросил Безимени, на глаз прикинув, что может быть в шкатулке; лицо его при этом помрачнело, не предвещая для Аги ничего доброго.

— Ну что, ну что, ну что ты смотришь на меня, словно убийца! — заговорила Аги. — Я и сама уже жалею, что согласилась взять ее на сохранение. Но и ты не выдержал бы просьб госпожи Вейнбергер, да обмороков, да слез — и все ради этой шкатулки!